Запрет на любовь

Болею.

Грипп.

Первые дня три прям безвылазно валяюсь под одеялом, строго по часам принимая лекарства, которыми исправно пичкает бабушка.

В четверг-пятницу мне становится лучше и я сажусь за уроки, чтобы догнать класс по всем предметам.

В принципе, за выходные мне удаётся это сделать. Даже получается разобрать с Полиной «Системы уравнений». Она реально объясняет очень и очень доходчиво. Не то, что наша мегера-математичка…

В среду едем с Алисой Андреевной к врачу. Меня, наконец, выписывают.

Неминуемо надвигается четверг и, несмотря на то, что в школу иду уже с определённым настроем, глупый орган под названием сердце всё равно при виде Абрамова замирает.

Филатова, Вебер или Шац (кто-то из них, вероятно) явно слили дату окончания моего больничного. Иначе как объяснить тот факт, что парень, прислонившись к колонне, поджидает меня на крыльце перед занятиями? Причём в руке у него опять цветы.

— Джугели…

Его голос настигает, когда я, поднявшись по ступенькам, намереваюсь просто пройти мимо.

— Тормозни на минуту.

Останавливаюсь. Медленно разворачиваюсь.

Соберись, Тата! Ты знаешь, что делать.

— Привет, — оттолкнувшись от колонны, подходит ближе.

Цепляемся глазами.

Рассматриваем друг друга долго и внимательно.

— Ты как? Выздоровела?

Занимательно. Только сейчас решил поинтересоваться моим здоровьем. С тридцатого декабря не писал мне.

— Как видишь, — отвечаю довольно сухо и напряжение между нами возрастает.

Кивает.

— Как дела вообще? Как съездила в Москву?

Злится? С чего бы? Разве имеет на это право?

— Отлично съездила.

— Я рад, — звучит фальшиво-саркастично.

— Мне надо идти, не успею переодеться на физкультуру.

Порываюсь дёрнуться к двери, но он прихватывает меня за локоть, как тогда.

— Подожди.

Поднимаю голову.

Раз. Два. Три.

Неловкий момент, которого я так опасалась, всё же наступает.

— Это тебе.

Решительно протягивает мне букет нежно-розовых роз.

Замечаю, как краснеют его скулы.

Боже…

У самой дыхание перехватывает. Горячая кровь пульсацией стучит в висках и приливает к моим щекам тоже.

— Я не возьму, — отказываюсь наотрез.

— Почему? — цедит, буравя мрачным взглядом моё лицо.

— Почему? — выгибаю бровь, стараясь выглядеть предельно равнодушной.

— Смотрите, — мимо проходят незнакомые мелкие девчонки. Они шепчутся и открыто на нас пялятся.

— Просто возьми их. В чём проблема? — произносит парень раздражённо, явно теряя терпение.

— Извини, Марсель, но нет, — повторяю категорично. — Вот это тоже возвращаю, — достаю из кармана пальто бархатную коробочку. Кладу в карман его куртки, пока он пребывает в состоянии некой растерянности. — Ни к чему. Ясно? Мне есть от кого получать подарки и цветы, — чеканю холодно и, не дожидаясь какой-либо реакции, ухожу, смешиваясь с толпой.

Тяну на себя тяжёлую железную дверь.

Оглушающе звенит первый звонок.

Достаю карту. Прохожу через турникет и тороплюсь попасть в гардероб, чтобы раздеться и переобуться.

Всё это в спешке, на автомате. Лишь бы чем-то занять дико трясущиеся руки.

— Скорее выходим из раздевалки! Сейчас начнётся урок! Почему опаздываете? — отчитывает попутно завуч.

Подхватываю рюкзак и направляюсь в сторону длинного коридора, ведущего к спортивному залу.

Второй звонок застаёт меня именно там. Наши, под руководством физрука, уже, должно быть, строятся. А я… Останавливаюсь у окна и зачем-то осторожно выглядываю во двор, прячась за занавеской.

Неприятный разговор позади. Дыхательная функция, вроде как, восстановлена. Но в груди отчего-то становится тесно и больно.

Абрамов всё ещё на крыльце.

Сидит на ступеньках.

Там же лежат и розы. Прекрасные, необыкновенные но, к сожалению, для меня запретные…

*********

С того самого первого букета проходит почти месяц.

Если что, после него их было ещё одиннадцать. Одиннадцать, представляете? Абсолютный рекорд за двадцать восемь дней, я считаю.

Школа. Дом. Балкон. Ворота.

Марсель упрямо оставляет для меня повсюду цветы.

Передаёт комплименты через девчонок, занятых в работе школьного радио. Передаёт конфеты, шоколадки и мягкие игрушки через подосланную на переменах малышню.

В карманы пальто и рюкзак традиционно подкладывает небезызвестные жвачки Lоvе is с вкладышами и билеты-приглашения. Билеты, которыми я ни разу не воспользовалась.

Кино, театр, крытый каток, концерт известной группы. Эти свидания я, само собой, игнорирую.

Как игнорирую и то, что он пишет. Не только на телефон ночами. Строки из его стихов я встречаю на самых разных поверхностях. Стёкла, стены, парты, двери, асфальт.

Однажды из-за этого меня вызывают к директрисе. Потому что кто-то докладывает ей о том, что все литературные творения «неизвестного» поэта посвящены моей персоне.

— Нормально? Делаешь ты, а достаётся мне! — возмущённо высказываю этому самому поэту, когда случайно застаю его после уроков в женском туалете с тряпкой в руках.

Заставили отмывать, похоже. И правильно!

— Ты, что ли, писала? К тебе какие претензии? — отзывается спокойно.

— Такие, что вся школа это обсуждает.

— И чё? Пусть обсуждают на радость, — усмехается.

Смешно ему, да?

— Ты осознаёшь, что это уже ни фига не забавно? На меня косо смотрят, Абрамов.

— Дура. Они просто тебе завидуют, — бросает он равнодушно.

— Завидуют чему? Наличию навязчивого ухажёра?

— Настойчивого, — исправляет меня он.

— Я сказала то, что сказала! — злюсь, прожигая взглядом его спину. — Твои поступки напрямую затрагивают другого человека. Так не должно быть!