Запретные дали. Том 1

Увиденное вселило в Мартина подобие слабой надежды. Тотчас же налил он себе напиток странного вида и сомнительного качества, однако отведал этого «чудо-зелья». Сто раз пожалев о столь необдуманном поступке, он принялся тревожно озираться по сторонам, не зная, как лучше поступить: рискнуть проглотить эту отраву, или же незаметно выплюнуть.

В конце концов, воспитанность взяла вверх над инстинктом самосохранения, и Мартин проглотил то, что тотчас вызвало у него едва сдерживаемый приступ тошноты. Закусывая первым попавшимся под руку «хлебом насущным», он про себя отметил, что при первой же возможности отомстит Старосте Фрэнку и предложит ему в качестве лекарства нечто похожего вкуса, но с добавлением касторового масла для усиления должного эффекта.

Тем временем многочисленное семейство Старосты Фрэнка, очевидно, насытившись полностью, принялось нарочито громко переговариваться между собой. Эти звуки были нестерпимы для чуткого слуха Мартина. В который раз он с тихой грустью вспомнил о своей тихой комнатке, о Себастьяне, о любимых книгах и жизненно важном «терпком красненьком», таким желанным и, как никогда, таким далеким.

Мартин уже был готов отдать все на свете, лишь бы его отправили поскорее восвояси или хотя бы предложили хоть что-нибудь из классического алкоголя, при мысли о котором, его уже начинало потряхивать, как вдруг случилось чудо. По велению какой-то неведанной силы галдеж резко прекратился. Резко вспомнив о ранее намеченной тактике, Мартин навострил уши.

Староста Фрэнк поднялся и начал говорить. Судя по всему, обращался он именно к Мартину, но отчего-то глядел куда-то вдаль. Это была довольно лестная чушь о том, что вся деревня благодарна «молодому доктору» за его исполнительность, мастерство, безотказность в помощи больным, а также за чистоту помыслов при полном отсутствии корыстолюбия. Староста Фрэнк рьяно глагольствовал, но при этом много раз повторялся, по сто раз прогоняя по кругу одно и тоже. Может быть забывался, а может быть словарный запас его был весьма ограничен.

С большим оживлением слушал Мартин ту благодарственную речь, лукаво улыбаясь и по-кошачьи сощуривая сапфирово-синие глаза, в которых так и сиял сиреневый блеск надежды на давно ожидаемое.

Однако ожидаемое так и оставалось ожидаемым. Очень скоро Мартину поднадоело слушать, как Староста Фрэнк старательно пыжится, переливая из пустого в порожнее. Наконец-то поняв, что никакого материального подкрепления не последует, крепко разочарованный Мартин вновь вернулся к мыслям о желанной бутылочке «терпкого красненького», силясь восстановить в памяти вкус и запах горячо любимого напитка.

– Мартин, – вдруг неожиданно спросил Староста Фрэнк, – ты ведь ни с кем не помолвлен, так ведь?

От странного вопроса Мартин, разом потеряв интерес к своему мазохистскому занятию, вытаращился на Старосту Фрэнка и удивленно захлопал длинным изогнутыми ресницами.

– Достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, – обретя, наконец-то, дар речи, тактично парировал Мартин, – видите ли, в виду сложившихся обстоятельств, по отношению к довольно сложной жизненной ситуации, а также личного семейного положения в нашем государственном обществе…

Далее пошла довольно длинная заумная лекция с добавлением научных фраз, и какой-то несуразной чуши о роли семьи как значимой ячейки в жизни в общества.

Широко открыв рты, присутствующие внимали всему этому, явно восхищаясь красноречием такого молодого и при этом такого умного человека, но внятного ответа на конкретно поставленный вопрос так и не услышали.

Поразглагольствовав минут двадцать, Мартин замолчал и с самодовольным видом окинул Старосту Фрэнка пронзительно-синим взглядом.

– А тебе нравится у нас в Плаклях? – придя в себя от услышанного, спросил Староста Фрэнк.

– О, поверьте мне, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, – восторженно произнес Мартин, – радушные и щедрые Плакли стали для меня настоящим приделом земного блаженства…

Далее вниманию слушателей была представлена целая повесть о живописной прелести и сказочной красоте «радушных и щедрых» Плаклей.

– С Вашего великодушного позволения, – наконец-то подвел итог своего интереснейшего повествования Мартин, – я бы жил и работал здесь долгое-предолгое время, потому как…

– Значит, ты ни с кем не помолвлен и планируешь остаться в Плаклях? – с нескрываемой радостью перебил его Староста Фрэнк.

Мартин уставился в одну точку и удивленно захлопал длинными изогнутыми ресницами.

– А как ты относишься к детям? – поинтересовался Староста Фрэнк.

– О! Дети воистину распрекраснейшее существа, обладающие весьма любопытнейшим внутренним миром, постигать загадки которое одно удовольствие!.. – восхищенно произнес Мартин.

– Вот! – радостно хлопнул в ладоши Староста Фрэнк и добавил, обращаясь уже к присутствующим, – И в Плаклях нравится, и детей любит!

В этот момент как раз мимо стола промчалась очередная свора визгливых ребятишек.

– Их внутренний мир!.. – пояснил Мартин и заговорил загадочным тоном, – А знаете ли вы, достопочтенные, что оказывается в период роста…

– Ну, да-да, – небрежно махнул на него рукой Староста Фрэнк, – и их внутренний мир тоже…

Оборванный на полуслове Мартин, сердито пыхнул искрящимся темно-синим взором на Старосту Фрэнка и замолчал, с нарочито обиженным видом опустив темную голову.

– Ты нам про то потом еще расскажешь, – поспешил заверить его Староста Фрэнк, – а сейчас послушай… Моя младшая дочь Элизабет пребывает на выданье…

Он кивнул на невзрачного вида девушку, сидящую по левую руку со скромно опущенными ресницами, на которых огромными кусками лежала тушь. Стыдливый румянец гормой играл во всю беленную-перебеленную щеку. На размалеванной скромнице была белая кофта с рукавами-фонариками. Поверх этой несуразной кофты был надет сарафан голубого цвета, горловина которого пестрела вышитыми жирными маками в ярко-зеленой листве, подобного рода орнамент украшал и широкую ленту-окосник, обрамляющую гладко зачесанные темные волосы, ниспадающие тонюсенькой длинной косой на левое плечо.

Заслышав свое имя, Элизабет дрогнула и принялась с удвоенной силой заливаться густым румянцем. Внимательно рассмотрев этот разукрашенно-разнаряженный эталон застенчивой скромности, Мартин криво улыбнулся, нервно икнул и подумал, что надо будет в ближайшее воскресенье срочно пополнить скоротечный запас «терпкого красненького».

В это время Староста Фрэнк принялся о чем-то бурно глаголить, рьяно указывая на свой пребывающий на выданье «разукрашено-разнаряженный эталон застенчивой скромности», тем самым очень сильно мешая Мартину вспоминать путь к дому Братьев Беркли.