Заратустра: Смеющийся пророк

Это нечто необычайно глубокое; такой человек может прийти к пониманию с жизнью, к такой глубокой связи и гармонии, что все, что бы ни случилось — хорошо. Он не просит, чтобы нечто произошло, он просто открыт — что бы ни случилось, это хорошо, что бы ни произошло — это именно то, что он хотел.

Выйти за пределы случайности означает, что вы достигли необычайной созвучности с существованием. Неудачи невозможны, разочарование невозможно. Ваша тишина и спокойствие ненарушимы.

Гаутама Будда назвал такое понимание "таковость". Что бы ни случилось, он говорит: "Так и должно быть". Если вы ожидали другого, вы безусловно расстроитесь и будете разочарованы — жизнь оказалась неблагосклонна к вам. Но для Гаутамы Будды жизнь всегда добра, существование всегда милосердно; что бы ни случилось, именно так и должно было быть.

У Гаутамы Будды нет других желаний, чем у самого существования.

Его слово очень красиво. Его оригинальное слово — татхата, и из-за этого слова, оттого, что он постоянно пользовался им... Умирает ученик, и он говорит: "Очень хорошо, пришло его время". Никто не умирает не вовремя, хотя на каждой могиле и написано: "Этот бедняга умер безвременно". Никто не умирает безвременно, все умирают вовремя, в точности тогда, когда им должно. Из-за этого слова татхата, "такова природа вещей", его назвали Татхагата — человек, который верит в таковость.

Такого человека нельзя расстроить. Он примет это расстройство как нечто абсолютно желанное, ожидаемое. Нет никакого противления, никакого недовольства. Не то, чтобы он как-то принимает это — есть тотальное приятие.

В тотальном приятии случайности прекращаются, и жизнь становится совершенно другим переживанием, где нет разочарований, нет случайностей, нет бедствий, где все происходит точно так, как должно быть. Вы так центрированы, так спокойны и безмятежны. В вас нет никакого волнения. Лишь в этой центрированности, в этой тишине и безмятежности приходят к самопознанию.

Ко мне и в меня возвращается, наконец, мое истинное я - те части его, что так долго были на чужбине, рассеянные среди многих вещей и случайностей. Теперь я собрал воедино все разрозненные части. Наконец-то я дома!

Но помните, дом не означает, что он собирается сидеть на одном месте. Его дом — странничество, его дом — восхождение в горы. Он обрел свою самую чистую страсть — и это не что иное, как желание превзойти себя. Это он называет "возвратиться домой", стать единым; собрать все разбросанные части и создать органическое единство.

И еще одно знаю я точно: теперь стою я перед последней вершиной моей и перед тем, что давно уже было предназначено мне. О, на самый трудный путь предстоит мне вступить! О, начал я самое одинокое свое странствие! До сих пор он был со своими учениками. Теперь он абсолютно один и пускается в самое долгое странствие — странствие, которое, быть может, не закончится никогда, которое только начинается, но никогда не заканчивается.

Но тому, кто сродни мне, не избежать этого часа — часа, что говорит так: "Только теперь вступаешь ты на путь величия! Вершина и пропасть ныне слились в одно!" Он говорит: "Человек моего сорта, готовый отправиться в самое длинное путешествие, прекрасно зная, что оно, возможно, никогда не кончится, и в полном одиночестве, в глубине сердца чувствует: лишь теперь я вступаю на путь величия".

Вершина и пропасть — высочайшее и нижайшее — слились в одно, ибо теперь для меня нет ничего высокого и ничего низкого.

Если я упаду в самую глубокую пропасть, это — странствие; если я достигну высочайшей вершины — это странствие. У моего странствия больше нет цели. Вершина и пропасть стали одним; они слились ныне в одно.

Когда приходит такое переживание, вы — едины: ваше глубочайшее "я" и ваше высочайшее "я". Вы — весь спектр радуги, от одного края до другого.

Ты следуешь своему пути величия: то, что до сих пор было для тебя последней опасностью, стало теперь последним убежищем твоим!

То, что в начале считалось высшей опасностью — одинокое путешествие, о котором никто не знает, закончится оно где-нибудь или нет, приведет оно куда-нибудь или нет... это всегда опасно. Вот почему люди держатся в толпе. Они не одни, они остаются христианами, индуистами, мусульманами; они остаются индийцами, немцами, англичанами. Они всегда цепляются к какой-нибудь толпе — нации, религии, организации, какой-нибудь политической идеологии — лишь бы избежать одиночества, ведь мы внушили себе, что все эти миллионы людей не могут ошибаться. Но беда в том, что все думают то же самое.

В жизни одного индийского императора, Акбара... В "Акбар Намме", своей автобиографии, он писал, что однажды в его саду был сооружен красивейший мраморный пруд для лебедей с Гималаев — это были самые прекрасные лебеди в мире, самые белые и красивые. Его друг предложил ему:

— Не наливай в него воды, наполни его молоком — в знак радушия к этим великолепным птицам с Гималаев, которых ты ждешь. — Они очень редко спускались в долины; они жили на самом высоком в мире озере, Мансароваре.

Очень немногие люди достигали озера Мансаровар. Оно находится далеко в Гималаях, на такой высоте, с какой не сравнится ни одно озеро в мире. Это самое спокойное озеро, и там живут только эти лебеди. Идея оказать им такую радушную встречу была хороша, но откуда же взять столько молока? Ведь пруд был очень большой.

Друг предложил:

— Сделаем вот что: объявим по всей столице, что завтра утром каждый должен принести в королевский сад полное ведро молока. Лебеди вот-вот будут здесь, и долг столицы - встретить их молоком.

Один очень мудрый человек, близкий Акбару, сказал ему:

— Завтра утром вы будете очень удивлены. Акбар спросил:

— Почему? Что ты имеешь в виду? Он ответил:

— Подождите. Утро не за горами.

И Акбар действительно был очень удивлен, поскольку пруд был полон воды! Каждый подумал, что одно ведро воды среди миллионов ведер молока... кто сможет определить, кто именно налил воды? Она смешается с молоком. Но так подумали все. Ни один человек не принес молока. Рано утром - еще до рассвета, ведь все они несли воду — они вылили свои ведра в пруд. Очень счастливые, что им удалось это, они разошлись по домам.