Заратустра: Смеющийся пророк

Мистик — это революция; это не развлечение.

Если вы слушаете его, если вы допускаете его, если вы откроете для него свои двери, он — чистое пламя. Он сожжет в вас весь мусор, все старье, он очистит вас и сделает новым человеком. Впускать огонь внутрь рискованно — и вместо того, чтобы открыть двери, вы немедленно запираетесь.

Развлечение — другое дело. Оно не меняет вас. Оно не делает вас сознательным; наоборот, оно помогает вам пробыть в бессознательности два, три часа, чтобы вы могли забыть обо всех своих заботах, неприятностях, беспокойствах — чтобы вы могли потеряться в развлечении. Обратите внимание: на протяжении веков человек умудряется создавать все больше и больше развлечений, потому что он все больше и больше нуждается в бессознательности. Он боится осознавать, поскольку осознавать — значит преображаться.

Стрелка передвинулась, часы моей жизни перевели дыхание — никогда еще не слышал я такой тишины вокруг себя; сердце мое сжалось.

Тогда беззвучно заговорила со мной Тишина: "Ты знаешь это, Заратустра?"

И в ужасе я вскрикнул от этого немого шепота, и кровь отхлынула от лица моего: но я молчал.

В знании нет ничего ужасного — но он говорит с учениками и строит весь монолог таким образом, чтобы увлечь их, чтобы они могли выслушать его как простую притчу или сон.

Ты знаешь это, Заратустра? — сказала мне тишина. И в ужасе я вскрикнул... но молчал.

И тогда во второй раз сказала она мне безгласно: "Ты знаешь это, Заратустра, но не говоришь!"

И я, наконец, ответил, словно упрямец: "Да, я знаю, но не хочу говорить!"

И снова безгласно заговорила она со мной: "Ты не хочешь, Заратустра? Не правда ли? Не прячься в упрямстве своем!"

И я, плача и дрожа, как ребенок, говорил: "Ах, я хотел, правда, но я не могу! Избавь меня от этого! Это свыше моих сил!"

И опять сказала она: "При чем тут ты, Заратустра! Скажи слово свое и погибни!"

Я отвечал ей: "Ах, разве мое это слово? Кто я такой? Я жду более достойного: я не стою даже того, чтобы погибнуть ради него"...

И опять безмолвно заговорила Тишина: "О Заратустра, тот, кто должен двигать горами, тот приведет в движение и долины, и низменности".

Я ответил: "Еще ни одной горы не сдвинуло слово мое, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока еще не дошел до них".

И сказала мне молча Тишина: "Что можешь знать ты об этом! Роса выпадает на траву в самое безмолвное время ночи".

Он говорит все это своим ученикам таким окольным путем, что они не чувствуют, что слова адресованы им — это рассказ; и они просто наслаждаются притчей. Они не насторожены, и для этого-то и нужен весь монолог: чтобы ученики не были на страже.

И я отвечал: "Они насмехались надо мной, когда нашел я путь свой и пошел по нему; поистине, дрожали тогда ноги мои.

А они злорадствовали: "Ты забыл дорогу, а теперь еще и разучился ходить!"

И снова безгласно сказала Тишина: "Что тебе до насмешек! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь ты должен повелевать!

Разве не знаешь ты, кто людям нужнее всего? Тот, кто приказывает великое.

Трудно осуществить великое: но еще труднее приказать его.

Boт что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".

И я отвечал: "Мне недостает голоса льва, чтобы повелевать".

И тогда снова, подобно беззвучному шепоту, промолвила она: "Слова, что приносят бурю, — самые тихие. Мысли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.

О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди". И я отвечал: "Мне стыдно ".

И снова безгласно проговорила она: "Ты еще должен стать ребенком и не стыдиться".

И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".

Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!

И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них! И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".

Теперь вы все слышали: почему должен я вернуться в уединение свое. Ничего не утаил я от вас, друзья мои.

И все это вы услышали от меня, самого скрытного из людей, — таким хочу остаться я и впредь!"

Этот странный отрывок монолога — прекраснейшее средство. Говорят, если вы хотите, чтобы ваша жена услышала вас, не говорите ей напрямик, а шепните кому-нибудь... негромко, просто шепните ему на ушко, и она услышит. Заратустра делает то же самое. Он не обращается к ученикам как обычно; он устал от этого. Он пытался добраться до людей, но не смог — они слишком закрыты. А для чужаков и аутсайдеров вроде Заратустры они закрыты вдвойне. В толпе вы говорите — и вас слушают без больших проблем; вы наслаждаетесь приятными разговорами. Но с человеком, подобным Заратустре, разговоры невозможны. Он говорит, а вам приходится лишь слушать. Даже если это напоминает диалог, это — монолог.

Меня много раз спрашивали, в особенности разные знаменитости — нельзя ли прийти ко мне и обсудить некоторые вещи. И я всегда отвечал: "Если вы хотите мне что-то сказать, я готов слушать, но если вы хотите что-нибудь услышать от меня, то вы не можете говорить. Тогда вы должны просто быть безмолвными и слушать. Никаких обсуждений не может быть".

Они наслаждаются обсуждениями, они наслаждаются спорами. Во всем мире обожают разговоры — люди беседуют целыми днями. Но когда вы приходите к человеку, который знает, ни о каких рассуждениях не может быть речи. Либо вы слышите его, либо нет. Если вы слышите его, вы почувствуете истину в самом этом слышании. Обсуждать нечего. А если вы не слышите его, что вы собираетесь обсуждать?

Также я видел людей, которые задавали мне вопросы, а когда я отвечал, они оказывались самыми несчастными из людей, так как не могли слушать. Они в напряжении — это их вопрос. Всем остальным необычайно повезло, потому что это не их вопрос. Они сидят расслабленно, слушают; они понимают больше того человека, на чей вопрос я отвечаю.

Сама эта мысль: "это мой вопрос" делает их напряженными, заставляет волноваться и бояться: я могу обойтись с ними жестко; я могу сказать что-нибудь обидное; я могу разрушить какую-нибудь старую идею, за которую они долго держались. Естественно, они не могут слушать. Но я отвечаю им, потому что знаю: это необычайно поможет всем остальным, ведь их вопросы — также и ваши вопросы. Но поскольку вы не спрашивали, вы можете оставаться расслабленными; вы можете слушать — это не больно.