Заре навстречу(Роман)

— Мы не нищие! Своими руками зароблю сколько надо.

Но свекровь твердо сказала:

— Не козырься, Фисунька! Перед кем свою рысь показываешь? Перед миром? Неладно это. Не буржуй тебе подал, а рабочий люд трудовую копейку. Бери да кланяйся!

Анфиса взяла и долго сидела, задумавшись в вздыхая.

— Мужики-рабочие вон как дружно живут… А мы, бабы, отчего это все спорим да спорим?

Придя с фабрики, она рассказывала дома, как там трудно, вредно для здоровья, как там все между собой вздорят, как мастер «кого схочет, к себе волочет для утехи».

— Дуня вышла ночью от него из конторки, глаза до утра не просыхали, стыдно на нас глядеть… Я ей говорю: «Зачем поддалась? Плюнула бы ему в рыло-то!» А Даша Никонова как на меня поднимется: «Бойка ты очень! Без году неделя, а нас судишь! Как это Дуня бы не поддалась? Да ведь он ее сразу бы выгнал. А куда Дуне деваться? Она сирота!» Вот я и думаю, мамаша, нам, бабам, еще тяжелее, чем мужикам. Политики правильно говорят. Была бы я мужиком — сама пошла бы на политику.

В фомино воскресенье, первое после пасхи, Ирина пришла к Ярковым, чтобы передать Анфисе небольшую пачку листовок.

— Романушко не поверил бы, кабы кто ему сказал, что я тоже втянулась в это дело, — сказала Анфиса со вздохом, пряча листовки. — Ты, Ириша, не знаешь, как во мне все перевернулось за это время. И не страшусь я ничего, хоть сейчас режь меня, и даже радость берет, когда листовки эти туда-сюда растолкаешь и смотришь, кто их возьмет. Вот, мол, знайте наших!.. И что я тебе скажу, Ириша: бабы их потихоньку одна другой передают — ни одна мастеру не сказала! Вечор Даша Поле Логиновой говорит: «Повидаться бы с этими людьми, поговорить бы… может, и про нашу преисподню написали бы!» — «С кем?» — спрашиваю. Но они только друг на дружку взглянули вот так и — молчок. Ну и я молчу, будто дело не мое.

— Фиса, дорогая, будь осторожнее!

Они замолчали: вошла Анфисина мать.

— Скучно… в праздники тоскливее, чем в будни, — начала она, — ничего в праздники делать нельзя. Вот я кружево начала плести, а сегодня не плету — грех! В разгулку бы сходить — устарела!

Она поглядела по сторонам — на новые обои, на цветущие герани, потрогала филейную скатерть на столе.

— Чисто убрана горенка, хорошохонько… а не веселит! Вы бы, девки-матушки, хоть в поле сходили. У нас вон в Ключах через неделю, в будущее воскресенье, все бабы в лес пойдут, одни, без мужиков. То воскресенье— жены-мироносицы, бабий праздник: пой, гуляй, пляши… и мужики ни гу-гу! Такой обычай.

Когда старушка вышла, Ирина предложила встретиться с работницами спичечной фабрики в лесу. Условились, что Анфиса пригласит прогуляться надежных женщин в Мещанский лес к урочищу Каменное Городище. А Ирина выйдет из лесу и присоединится к ним.

— Фиса, виду не подавай, что знаешь меня. Помни, пусть будет случайная встреча!

Хорошо было в лесу в день жен-мироносиц!

Кто не знает соснового леса, тому кажется, что сосны никогда не меняются, всегда они одинаковы. Это не так. В разное время года сосновый лес выглядит по-разному.

Весной ветки украшены пестиками, похожими на зеленые свечи, покрытые серебристыми иголками, и крупянками, состоящими из круглых зерен. Прозрачно-желтые чешуйки слоистой коры кажутся маслянистыми, теплыми. Ветки, которые зимой опускались под тяжестью снега, теперь распрямились, тянутся к солнцу, и на их зеленую хвою льется голубой свет с неба. Зелень пробивается сквозь слой игл у подножия сосен. Мохнатые кремовые подснежники уже отцвели. Им на смену пришли сине-алые медунки. Тянется ввысь крепкий крапчатый стебель — скоро зацветет лилия-саранка. А вокруг «башен» Каменного Городища широкой волной курчавится и румянится шиповник всех оттенков — от бело-розового до густо-малинового.

По обомшелым плитам, точно набросанным как попало друг на друга, Ирина поднялась на башню со впадиной, похожей на выдолбленную чашу. Ржавая хвоя устилала эту чашу. По бокам из трещин высовывались травинки, бледная зелень заячьей капусты, узорчатые листки полыни.

С высоты башни видно было озеро на юго-востоке, на берегу его горбились валуны — следы древнего ледника. На западе виднелся город: кресты, купола, сады…

Ирина знала от Ильи, что в тысяча девятьсот пятом году у Каменного Городища проходили массовки, здесь выступал Андрей… Вспомнив об этом, девушка невольно стала всматриваться в глубину леса, точно ожидала увидеть невысокую, слегка сутулую фигуру Ильи… Потом села на край чаши и замечталась.

Вскоре услышала она заунывную песню. Пение приближалось. Замелькали между стволов разноцветные платья. Фиса громко сказала:

— Вот тут и обогнездимся!

Ирина не спешила спускаться с башни.

Женщины сбегали за водой к ключику, набрали хворосту, развели костер, повесили чайник и сели в кружок на лужайке. Вдруг одна из них сказала, понизив голос:

— Ой, девушки, на Городище-то барышня! Черненькая… давайте уйдемте!

— Еще чего? — сказала Анфиса. — Мы пришли гуртом, а она одна. Не будем мы место уступать. Хочешь — сиди, а мешаем — уходи.

Ирина перегнулась через гранитный барьер.

— А можно мне с вами посидеть? — спросила она застенчиво и ласково.

И, не дожидаясь ответа, спустилась, прыгая с плиты на плиту.

Девушка очень волновалась, но вид у нее был спокойный.

— Какие бледные! — невольно вскрикнула Ирина, вглядевшись в их молодые, но уже увядшие лица.

— Хлебни-ко из нашего горшка нашей-то солоной каши, деушка, как мы, позеленеешь, — отвечали ей.

— А вы на какой работе?

— Спичечницы мы…

Слово за словом пошел разговор. Девушки стали рассказывать о своей работе, жаловались, что вот вянет молодость и не заметишь, как она пройдет.

— Но, если будете только горевать и плакать, все и останется, как сейчас… Ваши сестры или дочки из того же горшка хлебнут, — заговорила Ирина. — А надо так сделать, чтобы таким горшкам не быть на свете!

Никогда она еще не говорила с таким жаром. Вначале следила за собой, старалась выражаться проще, понятнее, потом и следить перестала. Понимали ее женщины. Понимали и доверчиво ловили каждое слово.

— Мы — бабы, что мы можем в политике, кто нас послушает? — после молчания заговорила печальная девушка в синем платье. — Вот поговорили, ровно в окошечко поглядели на светлую жизнь… Поглядели, и захлопнулось оно… и все!

— Нет, не все! — пылко сказала Ирина. — Если захотите, я буду приходить к вам, будем книжки читать, газеты, учиться жить… бороться. Прийти?

— Приходите! Приходите! Мы никому не скажем! Никто не узнает! — раздались голоса.

Условились, что летом, через два воскресенья на третье, будут встречаться здесь, а зимой подыщут себе место.