Заре навстречу(Роман)

Белые в траурной рамке листовки о казни Ивана Даурцева и его товарищей появились на всех предприятиях Перевала. Когда представлялась возможность, рабочие расклеивали их по стенам цехов, по заборам, забрасывали в инструментальные ящики. Верные, надежные люди увезли эти листовки в Лысогорск, в другие заводские селения, в деревню.

Текст составил Лукиян. На гектографе работали Мария и Ирина.

Однажды поздним вечером, закончив свою работу и спрятав «технику», Мария сказала:

— Сходим к Наталье?

Несколько раз они пытались зайти к вдове Даурцева, но это им не удавалось: родные не оставляли Наталью даже ночью.

На этот раз, заглянув с завалинки в окошко, Мария увидела, что вдова сидит одна, подперев руками голову, уставив глаза на огонек ночника. Володьки не видно было, должно быть, мальчуган заснул.

— Можно, — тихо сказала Мария, выйдя из палисадника. Осторожно, не брякнув щеколдой, она открыла калитку, пропустила Ирину вперед.

В мраке крытого двора ощупью пробрались к крыльцу. Дверь была не заперта. Они вошли.

— Кто это? — спросила Наталья неприветливо и с усилием поднялась с места.

Она была такая же рослая и статная, как Мария.

— Кто это? — повторила она, мрачно вглядываясь. — Никак Манюшка Добрынина? Ты чего это по ночам ходишь?

— Комитет нам поручил…

— Какой это комитет? Не знаю никакого комитета.

— Подпольный комитет… Наташа… милая…

— Подпольный… ну, садитесь, поговорим, — сказала Наталья.

Все уселись: хозяйка и Мария к столу, Ирина — на скамейку.

— Подпольный! — повторила Наталья. — Ты, значит, в политику пошла… А зачем? Живешь со своим барином во всяком удовольствии…

— С барином?!

— А как ино? Все ж таки он — техник, у начальства на хорошем счету.

— Сережа как был рабочим, так и остался, — с пылом сказала Мария, — так и думает по-рабочему. А я сама и сейчас работаю на фабрике!

— Сергей-то твой… тоже в политике?

Мария не ответила.

— Нет, видно. Ну, и не давай ему встревать, — заговорила Наталья, подперев рукой свою темно-русую голову. — И сама брось это дело. Добра от него не будет.

— Наталья!

— Дура ты, Манюшка! Смотри на мою судьбу и казнись.

— Никогда!

— А вот останешься одна — не то запоешь!

— То запою! — ответила Мария быстро, страстно. — Хоть на части меня рви!

Ирина сидела молча.

Нищетой и горем дышала просторная изба, срубленная для большого семейства, изба, где теперь остались только Наталья с Володькой. «Невелик мальчуган!» — думала Ирина, глядя на раскинувшегося на кровати Володьку.

— Так чего же ты хочешь? — говорила напористо Мария. — Ты хочешь, чтобы рабочие смирились? На колени перед буржуями встали? Чтобы рабочее движение остановилось?..

— И так все запало.

— Нет, не запало! Народ соединяется, готовится… Или ты хочешь, чтобы и твой Володька в рабстве жил?

— Не хочу, чтобы ему петлю на шею надели, как отцу.

С тяжелым упреком, без колебаний, без раздумья Мария сказала:

— Не думала я, что ты…

— Ну, что я? Что?

— Что Ивану изменишь…

— Я!!! — крикнула Наталья. — Это кто — я изменю? Да кабы не Володька… может, я на осинке бы болталась…

И припала к столу.

Володька вскочил с кровати. Озираясь спросонок, поддернул штанишки и бросился к матери. Теребя ее за руку, заговорил нетерпеливо плачущим голосом:

— Опять ревешь?.. Не реви-и!

Мальчик сердито взглянул на Марию круглыми глазами в пушистых ресницах:

— Кто ее расхвилил? Ты?

Лицо у мальчика было умное и смелое не по летам. Мария спросила:

— Володя! Сказать тебе папкины последние слова? Круглые глаза налились слезами, но продолжали глядеть на Марию сердитым спрашивающим взглядом:

— Папкины?.. А ты почем знаешь?

— Товарищи передавали… которые в тюрьме сидят. Наталья подняла голову.

— Кому он говорил? Какие слова?

Сдерживая дыхание, она ждала. Мария начала рассказывать. Она уже не глядела на Володьку и обращалась к Наталье. Та сидела с неподвижным, измученным лицом. Вдруг из глаз покатилась одна капля, вторая, и слезы все быстрее и быстрее побежали по щекам. Наталья не замечала. Володька стоял со сжатыми кулаками и весь дрожал.

Мария достала листовку:

— Вот тут все сказано.

Наталья бережно взяла шершавую бумажку, разгладила ее, медленно начала разбирать:

— «То…това…рищи! Но…новым… зло… дея…нием…» Нет, — с тоской сказала она, — мала моя грамота! На, читай, Володька!

— «Товарищи! Новым злодеянием запятнал себя царизм. Новую тяжелую утрату потерпел рабочий класс…» — начал мальчик громким напряженным голосом. Закончив чтение, он всхлипнул и сказал: — Вот вырасту, дак… — и погрозил кому-то загорелым исцарапанным кулаком.

Потрясенная Наталья молчала.

— Теперь, Наташа, о тебе поговорим, — сказала тихо Мария. — Комитет велел нам узнать, в чем вы нуждаетесь и какая нужна помощь.

— Ничего не надо, пока я роблю. Спасибо.

— Ты на свечном?

Наталья кивнула. После паузы заговорила медленно:

— Я думала: все, мол, задавили, уничтожили… Они, мол, как последышки, убиты… Думала: пошел на смерть мой… никто его не проводил, не оплакал. А вся тюрьма переживала! И теперь не я одна переживаю, а… прости, ради Христа, Манюшка, я тебя мужем попрекнула! Это я от великого горя… Спасибо скажи комитету. А ты смотри у меня, — погрозила Наталья сыну, — молчок! Никому не пикни! Этого не читал, их не видал. На улке встретишь — не здоровайся! Ты их знать не знаешь.

— Что я, маленький? — с обидой ответил Володька. — Меня тогда полиция спрашивала… мне тогда восемь было, а разве я сказал? Я ведь не сказал, что папка к нам ходит!

XIX

Следствие тянулось всю весну и лето. Очень хотелось Горгоньскому создать громкое дело — послать «крамольников» на каторгу… Не вышло.

Что ты станешь делать хотя бы с Ярковым, если он твердо стоит на одном: знать не знает никакой типографии! Все эти линейки, бабашки (он нарочно говорил: «балаболки») и прочее куплено с рук на толкучке у пропойцы за дешевку, — думал, пригодится, так как решил научиться паять, лудить, слесарничать. Жженая бумага? Кто его знает, может, старые обои сожгли. Типографская краска? Ска-а-жите! А он думал, клей такой!