Зарево
Шрифт:
Целительное действие наступило довольно быстро — спазма и судороги прекратились, мышцы обмякли, пациент впал в сон. Людмила поставила термометр — тридцать пять и четыре. И снова ахнула: пульс? Еле бьется… Сорок, сорок два, сорок четыре. Сердца почти не слышно, тоны глуховатые. Одно подбодрило Людмилу: выражение отдохновения, появившееся на этом ранее искаженном страданием лице. Сейчас, когда глаза были закрыты, сильнее обозначился крупный нос, большой лоб, черные брови, мягкая улыбка под темно-рыжими усами, выражение лица важное и умиротворенное.
«А если он, сохрани это небесное
Пользуясь беспомощным положением пациента, она обмыла его дезинфицирующим раствором, переодела в чистое белье и сама проветрила и подмела комнату. Ей почему-то нравилось заниматься этим простым и грязным делом, для которого она могла вызвать санитарку. Но выражение брезгливого страха на лицах всех ее подчиненных ей надоело. «Конечно, они уверены, что это чума, — думала она, гоняя по полу грязную воду. — Чума… Второй раз в жизни я вступаю в бой с этим ужасным противником, и снова оказывается, что под маской чумы кроется совсем не чума…»
Она подошла к пациенту с тряпкой в руках и стала его рассматривать. Очень важное лицо, полное достоинства. И в то же время хитрость какая-то есть, словно он притворяется…
Нет, он спал глубоко. Раздался стук в дверь.
Людмила вздрогнула, словно очнулась, и подошла к двери.
— Кто еще? — сердито спросила она.
— Поручик буянит, — глухо раздался из-за двери голос санитарки Марфы.
— Какой еще поручик?
Под карантином который, рыженький. У них один чихать стал, мы его изолировали. Он-то ничего, смирный. А этот, который в карантине, окна грозится перебить, требует вас.
Людмила помолчала.
— Ну ладно, — сказала она мрачно. — Скажи ему, чтобы сидел смирно, сейчас приду.
Приведя себя в порядок и облачившись в свою устрашающую противочумную одежду, Людмила вошла в карантинный дом.
Англичанин раскладывал пасьянс, подполковник в расстегнутом кителе брился. Один из офицеров спал, другой лихо сидел верхом на стуле с папиросой в зубах. Рыжий чуб, рыженькие глазки, нос, точно что-то вынюхивающий, веснушки — да ведь это же Витька Смолин! Ученик реального училища, знакомый с детства. Хорошо, что маска скрывает ее лицо, а то бы она расхохоталась.
— Это вы, Витя, здесь безобразничаете?
— Я, Людочка! — вызывающе ответил Смолин. — И должен вам сказать, что безобразничать я еще не начал, я обычно буяню с употреблением холодного оружия… — И он вызывающе похлопал по казачьей шашке, болтавшейся у него на боку.
— За то, что вы угрожаете оружием, находясь в карантине, за это вы можете пойти под военный суд, — веско сказала Людмила. А вообще так разговаривать с женщиной… Вы, Витя, оскотинились до последней степени, вот что я вам скажу.
— Да я ж не вам грожу… — и Смолин несколько сбился с нахального тона. — Я вообще только…
— Ну, а если без применения оружия, то чего вы хотите?
Людмила села.
Смолин повернулся к Темиркану, кончавшему бриться.
— Ну вот, обыкновенный милый разговор. Первый вопрос, Людмила Евгеньевна: как обстоит дело с чумой?
Людмила помедлила. Категорически утверждать, что ее пациент болен чумой, ей не хотелось, да и не
нужно было, ведь все равно выяснится, что чумы нет. Тут нужно схитрить.— Во-первых, Витя, чума ли это, — мы еще не установили.
Темиркан, обтирая лицо одеколоном, прислушивался к разговору.
— А как подпоручик Мурадян? — спросил он.
Людмила пожала плечами.
— Я пока ничего не могу ответить. Возможно, что у подпоручика простой насморк. Температура у него нормальная, никаких определенных признаков чумы пока нет. Но мы должны были, оберегая вас, принять все меры по изоляции. С первым пациентом дело обстоит хуже. Объективные причины налицо, но… бактериологический анализ данных не дал.
— Не дал?! — воскликнул Смолин. — Да здравствует — как вы сказали? — этот самый анализ! И все прочие ученые фокусы-покусы! Но меня, Людмилочка, в данный момент интересует другое. Я верхним чутьем слышу, — и он приложил палец к веснушчатому носу, — что здесь у вас пахнет спиртом.
— Это просто, поручик Смолин, безобразие — заводить со мной разговор на такие темы! — сказала Людмила, вставая.
— Следовательно, мы возвращаемся на исходные позиции. Тогда шашки наголо! — И Смолин театральным жестом положил руку на эфес шашки.
— Я обращаюсь к вам, господин подполковник, — сказала Людмила.
— Поручик Смолин, я вынужден призвать вас к порядку! — и строгость прозвучала в негромком голосе Темиркана. — Попрошу вас, Людмила Евгеньевна, разрешить мне, пользуясь давним знакомством с вашим почтенным папашей, именовать вас по-домашнему в этом разговоре, которому не хотелось бы придавать официальный характер. Я хотел бы, чтобы вы нас поняли. Спиртные напитки, как известно, запрещены в армии, тем более, конечно, запрещено употребление медицинского спирта на цели, к медицине отношения не имеющие… Но в данный момент мы имеем случай, так сказать, экстраординарный, и, согласитесь, ждать чумы в трезвом состоянии или в пьяном — это большая разница… — размеренно, с некоторым затруднением произнося слова, говорил он.
— Даже в классической литературе… — зевая, сказал Зюзин, видимо разбуженный громкими возгласами Смолина. — Пир во время чумы — ведь это не случайно…
«А что, если дать им спирту, черт с ними, чем я рискую?!»
— Только, господин полковник, с одним условием: сдать оружие.
— Сдать оружие? — с негодованием переспросил Батыжев. — Да никогда…
— Вот вы рассердились, а подумайте сами… — и Людмила даже положила ему руку на рукав. — Если поручик Смолин угрожает мне применением оружия, находясь в трезвом состоянии, то чего можно ждать от него, когда он напьется?
— Люда, даю слово офицера русской армии! — вскочив со стула, воскликнул Смолин.
— Вы не можете за себя поручиться…
— Мы сделаем так, — медленно сказал Батыжев. — Оружие господ офицеров будет передано мне.
Людмила взглянула на Темиркана. Невысокий, с бритой головой и маленькой, выдающейся вперед бородкой, он хмуро, но серьезно глядел на нее.
«А ему, пожалуй, можно довериться», — подумала она.
Когда Людмила вернулась к Ханыкову, она сразу же поняла, что он проснулся, хотя глаза его были полузакрыты.