"Зарубежная фантастика 2024-8". Компиляция. Книги 1-22

«С самого начала стоило воспользоваться дирижаблем», — сетовал Сент-Ив на овевавшем платформу арктическом ветру. Нужно было поступить так, сделать этак… Я впервые видел профессора в таком смятении, поэтому лишь кивал и невнятно бурчал в ответ. Спорить с Сент-Ивом среди скалистого ландшафта, способного одним своим видом обратить в ледышку всякую надежду, не было ни малейшего толку. Мне предстояло продолжить путь со всей отвагой и решимостью, какие я только смогу изобразить.

На какой-то короткий миг, стоя на холодной платформе, я пожелал вдруг, чтобы Сент-Ив никогда не нашел Нарбондо, ибо, как ни ужасно это звучит, поиски горбатого злодея наполняли смыслом жизнь моего великого друга.

За плечами у Нарбондо — длинное и довольно запутанное преступное прошлое: занятия вивисекцией, изготовление фальшивок, убийства… И еще десятка с полтора случаев, когда он чудом избегал смерти, включая и побег из Ньюгейтской тюрьмы накануне назначенной казни. Нет ничего подлого, низкого или отвратительного, к чему он не приложил бы свою руку. Нарбондо занимался алхимией и изучал физиологию земноводных; разбирая давно забытые записи Парацельса, изобрел способ возвращения мертвых к жизни. Его дед, Нарбондо-старший, некогда добившийся успеха в подобных опытах, описал процедуру в своих дневниках, давно считавшихся утраченными. Именно на эти «бумаги», к слову сказать, и ссылалась та женщина в лавке мистера Годелла.

Скрытая в дневниках тайна — более глубокая, чем кажется на первый взгляд, уходящая своими корнями чуть ли не в предысторию человечества и связанная незримыми нитями с самыми дальними уголками мира, — нам была явно не по зубам. Мы довольствовались лишь ее отголосками, к которым относилась и вся эта история с академиком Хиггинсом и капитаном Боукером, ожившим Нарбондо и затонувшими в Дуврском проливе судами. Когда столько всего наверчено, даже самый блестящий ум может дать сбой!

И вот они отправились на юг, а я двинулся на север и лишь много дней спустя, снова встретив друзей в городишке Стерн-Бей, узнал все подробности их приключений. Дело в том, что, хотя дирижабль за мной прибыл вовремя и мое спасение из норвежского «плена» прошло без сучка и задоринки, в Дувр я прибыл слишком поздно и не смог составить компанию своим друзьям в их опасных научных поисках. Впрочем, я несколько забегаю вперед. Сейчас важнее рассказать о том, что мне удалось выяснить в Йармолде, небольшой деревеньке у подножия горы.

Нарбондо все-таки выудили из водяной могилы, и сделал это высокий худой человек с плешью на макушке. А именно Леопольд Хиггинс, хотя в журнале гостиницы он указал фамилию «Уиггинс», — верный признак помешательства или излишней самоуверенности. Это, как и подробности оживления доктора Нарбондо, я узнал от парня, который ночевал в конуре на задах конюшен, поскольку занимался лошадьми. Он стал невольным свидетелем разворачивавшихся там событий, в чем ему, кстати, никто и не препятствовал. Так вот, Хиггинс и его сообщник — капитан Боукер, судя по описанию, — прибыли в деревеньку поздним вечером и привезли с собой тело Нарбондо, твердое, как мороженая рыба. Они утверждали, что их приятель упал в озеро еще утром во время совместного восхождения. История не хуже прочих: в этих краях подобные происшествия не часто, но случались, так что рассказ визитеров не вызвал особых подозрений. Хиггинс заявил, что он дипломированный врач, поэтому посылать в Будё за местным доктором нет нужды.

Тело Нарбондо, вопреки ожиданиям местных жителей, Хиггинс поместил не в гостинице, а в конюшнях, объясняя свой выбор тем, что процесс оттаивания и возвращения к жизни требует особого температурного режима и занимает немало времени. В итоге первые две ночи Нарбондо спал у конюха на столе, прикрытый лишь тонким одеялом. Хиггинс кормил Нарбондо одним рыбьим жиром, торжественно именуя его «эликсиром». Сам Хиггинс утверждал, что это рыбий жир. Однажды, когда Нарбондо начал стонать и дергать конечностями, Хиггинс сказал, что тот «приходит в себя слишком быстро», и тут же вытащил несчастного на мороз, чтобы тот опять закоченел.

Конюх, который поведал мне обо всем этом, оказался человеком сообразительным: он отметил, что это был никакой не рыбий жир — уж рыбий-то жир он ни с чем не спутает. А поили замерзшего чем-то другим: пресловутый «эликсир» вонял гнилью и какой-то гадостью. «У меня глаз наметан», — сказал конюх, объясняя, почему счел Хиггинса и Боукера мошенниками. Он подсматривал за ними сквозь замочную скважину, когда те думали, что он спит. Нарбондо полностью очнулся только на четвертую ночь, и то лишь на несколько секунд. Хиггинс собрал загадочный аппарат — шланги, насосы, резервуары с желтой жидкостью — и всю ночь опрыскивал доктора туманными парами, пока капитан Боукер храпел на соломе. За час до рассвета Нарбондо вдруг открыл глаза, обвел взглядом освещенную лампой конюшню, удивился немного, но потом скривил губы в подобии усмешки и произнес одно только слово: «Хорошо». После чего вновь лишился чувств.

Итак, я узнал все, ради чего сюда прибыл, причем потратил на это менее получаса, и потом целыми днями бродил по деревне и, заталкивая в себя безвкусную пищу, праздно гадал, чем заняты мои товарищи и когда прилетит дирижабль. Повернув обратно, Сент-Ив оказался прав: для беседы с конюхом присутствия всех троих не потребовалось. Меня, сказать по правде, беспокоила лишь одна незначительная деталь: по словам конюха, у человека, выловленного из карстового озера, были молочно-белые волосы и бледная кожа, как у мертвеца, выкопанного из-под снега или выбеленного морозом, тогда как сорвавшийся в озеро Нарбондо был черноволос, с первыми признаками седины.

В высшей степени поэтичный оборот «выбеленный морозом» принадлежит моему собеседнику, конюху, который десять лет прожил в Йорке и, по моему разумению, вполне мог бы стать писателем, если б того пожелал. Здесь же он чистил лошадей и выносил навоз из конюшен. Этот факт подтолкнул меня к раздумьям о природе справедливости, которым я не уделил, однако, должного усердия, вспомнив вдруг о письме за подписью некоего Г. Фроста, профессора Эдинбургского университета, — мы читали его в табачной лавке мистера Годелла.

Тем временем Сент-Ив и Хасбро без происшествий вернулись в Дувр, — ни тебе бомб, ни стрельбы, ни анонимных угроз кораблям. Кажется, наше внезапное исчезновение немало озадачило наших недругов. Видно, они решили, что спугнули нас своей бомбой под слоем фруктов, — хотя Нарбондо (он же Фрост), хорошо зная Сент-Ива, ни за что не совершил бы подобной ошибки. Так или иначе, в Дувре Сент-Ив нанял дирижабль, которому было поручено отправиться за мною в Норвегию, а для себя и Хасбро раздобыл воздушный шар. Меня дожидаться они не стали — время поджимало, — поэтому историю их приключений я изложу так, как ее от них же и услышал.

Сент-Ив первым делом засел за конструирование висмутового зонда, каковой служит (поясню для читателя, незнакомого с таинствами магнетизма) для определения интенсивности магнитных полей. Прибор этот представляет собой закрученную улиткой спираль из висмута, подсоединенную к датчику, который считывает изменения в ее сопротивлении. В сущности, детская игрушка — несложная и надежная. Простота конструкции прибора вызывала раздражение Сент-Ива, поскольку напоминала ему: вооружись он этой безделицей неделю тому назад, и десять человек не ушли бы на дно вместе со своим кораблем.

Профессор прикрепил спираль магнитометра к шесту, который они намеревались просунуть сквозь щель в днище корзины аэростата и опустить к волнам, чтобы спираль едва не касалась их. Эта задача делала все предприятие чертовски опасным: управляя воздушным шаром над самой поверхностью моря, они могли погибнуть, сделав хоть одно неверное движение.

Почему нельзя было воспользоваться веревкой подлиннее и стравливать ее при необходимости на манер рыболовной снасти, оставаясь в безопасности на высоте? Точно такой же вопрос задал бы и я. Все дело в том, как мне потом объяснили, что этого не допускает сама природа электричества и магнетизма: проволока, подсоединенная к датчику, должна быть как можно короче, что обеспечивает точность замеров, — ту степень точности, которая была необходима Сент-Иву, который едва не заплатил за нее собственной жизнью.