Зарубежная литература XX века: практические занятия

Я знал, что такая ночь не может повториться; что самое заветнейшее из моих желаний – чувствовать присутствие подле меня мамы в течение этих печальных ночных часов – находилось в слишком большом противоречии с неумолимыми требованиями жизни и намерениями моих родителей, так что удовлетворение, которое она согласилась дать мне в этот вечер, нельзя было рассматривать иначе, как нечто исключительное и необычайное.

После того как механизм работы ассоциативной памяти уже продемонстрирован читателю, автор готов предъявить ему формулу работы памяти, и следует знаменитый пассаж о печенье «мадлен»:

Много лет уже, как от Комбре для меня ничего не существовало, кроме театра драмы моего отхода ко сну, и вот, в один зимний день, когда я пришел домой, мать моя, увидя, что я озяб, предложила мне выпить, против моего обыкновения, чашку чаю. Сначала я отказался, но, не знаю почему, передумал. Мама велела мне подать одно из тех кругленьких и пузатеньких пирожных, называемых «Мадлен», формочками для которых как будто служат желобчатые раковины моллюсков из вида морских гребешков. И тотчас же, удрученный унылым днем и перспективой печального завтра, я машинально поднес к своим губам ложечку чаю, в котором намочил кусочек «мадлен». Но в то самое мгновение, когда глоток чаю с крошками пирожного коснулся моего неба, я вздрогнул, пораженный необыкновенностью происходящего во мне. Сладостное ощущение широкой волной разлилось по мне, казалось, без всякой причины. Оно тотчас же наполнило меня равнодушием к превратностям жизни, сделало безобидными ее невзгоды, призрачной ее скоротечность, вроде того, как это делает любовь... Откуда могла прийти ко мне эта могучая радость? Я чувствовал, что она связана со вкусом чая и пирожного, но она безмерно превосходила его, она должна была быть иной природы.

И глоток за глотком анализируя свои ощущения, рассказчик пытается уловить то, что трепещет внутри него, проанализировать сквозь сопротивление времени, какое погребенное воспоминание, какое канувшее в прошлое мгновение вызвало в нем это удивительное состояние счастья. Эта трудная работа увенчивается успехом: «И вдруг воспоминание всплыло передо мной. Вкус этот был вкусом кусочка „мадлен“, которым воскресным утром в Комбре (так как по воскресеньям я не выходил из дому до начала мессы) угощала меня тетя Леония, предварительно намочив его в чае или в настойке из липового цвета, когда я приходил в ее комнату поздороваться с нею». Марсель давно забыл об этом, но когда от прошлого не остается ни живых людей, ни вещей, а только то, что невещественно, а значит, более стойко – запахи и вкусы – именно они «продолжают, среди развалин всего прочего, нести, не изнемогая под его тяжестью, на своей едва ощутимой капельке огромное здание воспоминания». И как только он узнает вкус «мадлен», «тотчас все цветы нашего сада и парка г-на Свана, кувшинки Вивоны, обыватели городка и их маленькие домики, церковь и все Комбре со своими окрестностями, все то, что обладает формой и плотностью, все это, город и сады, всплыло из моей чашки чаю».

Плотность в описании жизни Комбре такова, что читатель проникается живым интересом к его малозначительным обывателям, к его топографии и общему распорядку жизни. Особенно важны для Марселя две прогулки, которые он регулярно совершает с родными в окрестностях городка: первая по долине среди полей в сторону Мезеглиза, мимо имения Свана, называется «в сторону Свана»; вторая, вдоль речки Вивоны в сторону замка герцогов Германтских, называется «в сторону Германта». С этими прогулками у него связано пробуждение чувства прекрасного, это места, где он хотел бы жить: «на сторону Мезеглиза и на сторону Германта смотрю я как на самые глубокие пласты моей душевной почвы, как на тот нерушимый грунт, который и сейчас еще служит основанием для воздвигаемых мною построек».

И начинается основная сюжетная линия эпопеи – история многочисленных разочарований и ошибок, совершенных Марселем под воздействием иллюзий, рожденных стороной Свана и стороной Германта, и своего рода введением в эту историю служит вторая часть, «Любовь Свана». Эту часть можно читать как самостоятельную (так она печатается во французских изданиях). Образа Марселя в ней нет – он выступает здесь рассказчиком истории, происшедшей до его рождения. Из первой части мы знаем, что г-жу Сван в Комбре не принимают, на прогулке Марсель видит ее в парке Свана в обществе барона Шарлюса, что скандализирует его деда и отца. С точки зрения родных Марселя, Сван совершил безусловную ошибку, женившись на женщине, которая вызывающе продолжает вести распущенный образ жизни. Предысторию этого брака мы узнаем из «Любви Свана».

Сван, почетный биржевой маклер, унаследовавший от отца многомиллионное состояние, денди и любимец светских салонов, друг принца Уэльского, завтракающий с президентом республики, взявший от буржуазных предков безусловную порядочность, отвращение ко лжи и практицизм, а от аристократии – стиль жизни, знакомится с Одеттой де Креси, женщиной не в его вкусе. Ему льстит внимание Одетты, и знаком того, что он бессознательно начинает влюбляться в нее, служит то, что Сван находит вульгарный кружок Вердюренов – место их ежевечерних с Одеттой встреч – приятнейшим салоном на свете. Когда Сван открывает, что Одетта похожа на Сефору с фрески Боттичелли, он переносит ее в эстетическую сферу и тем самым разрешает себе любить ее, оправдывая эту любовь в собственных глазах.

Подсознательно он всегда знает жалкую правду об Одетте – она дорогая кокотка, женщина лживая и поверхностная, обманывающая его с его знакомыми, но главная тема этой части состоит в исследовании взаимодействия любви и ревности, в том, как умный и тонкий мужчина оказывается неразрывно связанным с женщиной, по общим меркам его вовсе недостойной. Это та же тема утраты иллюзий. Сван получает анонимное письмо об истинной жизни Одетты (позже выяснится, что автор письма – наперсник Свана в этом романе и одновременно любовник Одетты барон Шарлюс).

Первоначальное впечатление Свана об Одетте, казалось бы, давно забытое в течение непрерывно сменявших друг друга вспышек нежности и ревности, в финальном сне Свана возвращается, чтобы заставить его воскликнуть: «Подумать только: я попусту расточил лучшие годы моей жизни, желал даже смерти, сходил с ума от любви к женщине, которая мне не нравилась, которая была не в моем вкусе!»

В этой части Пруст, как всегда, выстраивает темы и образы по кругу, однако здесь заметней становится роль заимствованных не только из импрессионистической живописи, но и из музыки приемов организации материала. Как считает Андре Моруа, «весь этот огромный роман построен как симфония. Искусство Вагнера, несомненно, оказало значительное влияние на всех художников той эпохи. Быть может, "В поисках утраченного времени" построен, скорее, как опера Вагнера, нежели как симфония».

Главным лейтмотивом любви Свана к Одетте становится одна музыкальная фраза из сонаты Вентейля (Сван не подозревает, что старик Вентейль из Комбре и автор сонаты – одно и то же лицо, и не догадывается, какие именно горькие чувства Вентейля породили эту сонату). Для него эта музыкальная фраза делает доступной «присутствие одной из тех невидимых реальностей, в которые он перестал верить и которым, как если бы музыка произвела на его давно уже бесплодную душу некоторое живительное воздействие, он снова чувствовал желание и почти силу снова посвятить свою жизнь». Эта музыкальная фраза становится символом его любви к Одетте, и каждое расширение сферы музыкальных впечатлений Свана (на вечере у маркизы Сент-Эверт) служит знаком новой стадии его страсти. Так же многочисленны аллюзии на полотна живописцев, главным образом итальянского Возрождения – Джотто, Мантеньи, Боттичелли. Сам Сван пишет работу о голландском художнике, чья популярность только возрастала на протяжении XX века, о загадочном Вермеере Дельфтском. Всякое прикосновение к сфере искусства, т.е. к сфере остановленного времени, вечности, имеет особое значение для романа, цель которого – сделать из воспоминаний произведение искусства.

В третьей, самой короткой части, названной «Имена местностей: имена» Марсель возвращается к повествованию от первого лица. Сюжетной основой здесь является первая любовь Марселя к Жильберте, мадемуазель Сван, разворачивающаяся после первого незабываемого впечатления в Комбре на фоне детских игр на Елисейских полях в Париже, под присмотром бонн и гувернанток. Все, что связано с Жильбертой, для Марселя свято и настолько преобразовано его внутренним взором, что он даже убежден, что она голубоглаза, хотя на самом деле у нее черные глаза. Ореолом окружены ее родители, Сван и Одетта, повествователь мечтает быть допущенным не только в игры Жильберты, но быть рядом с нею всегда. Ему странно, что его мать мимоходом упоминает о встрече со Сваном в отделе зонтиков универмага, что отец может считать, что есть дома лучше расположенные и более красивые, чем дом, в котором живет Жильберта: «Ибо для различения в окружающем Жильберту некоего невидимого качества, аналогичного в сфере эмоций тому, чем является в сфере цветов инфракрасный цвет, необходимо было обладать своеобразным дополнительным чувством, которым на время, когда я был охвачен ею, наделила меня любовь; но этого чувства были лишены мои родители». В этой части, в описании мест, одни названия которых будят воображение Марселя, но где ему пока не удается побывать – приморского курорта Бальбека, Венеции – закладываются переходы к последующим частям прустовской «эпической поэмы повседневности» (определение Альберто Моравиа).

Влияние Пруста на последующую литературу невозможно переоценить. Вся проза XX века испытала сильнейшее воздействие его метода обретения прошлого, выраженного Прустом представления о том, что жизнь, которую повседневно ведут люди, – всего лишь утраченное время, из которого, как он считал, «если что-либо и может быть реально удержано и познано, то лишь с точки зрения вечности, иначе говоря – искусства».

Задания

Каким вам видится французское общество 1880-х годов на основании романа? Присутствует ли в нем политика?