Зарубежная литература XX века: практические занятия

Поэма написана в форме драматического монолога, который был весьма популярен в английской поэзии XIX века, особенно часто встречался у Роберта Браунинга; драматический монолог в лирике очень похож на монолог героя в поэтической пьесе. Условия этого монолога устанавливаются в эпиграфе к поэме. Он заимствован из 27-й песни «Ада» Данте; это слова горящего в огне за ложный совет графа Гвидо да Монтефельтро, который так отвечает на просьбу Данте назвать себя:

Когда б я знал, что моему рассказуВнимает тот, кто вновь увидит свет,То мой огонь не дрогнул бы ни разу,Но так как в мир от нас возврата нетИ я такого не слыхал примера,Я, не страшась позора, дам ответ.(Пер. М. Лозинского)

Граф Гвидо заблуждается, думая, что перед ним душа умершего. Данте в аду, но он жив, он «вновь увидит свет», через него голос грешника донесется до мира; Гвидо откровенен только потому, что считает Данте тоже умершим. Пруфрок произносит свой по видимости бессвязный монолог, который эпиграф как бы предлагает считать тоже исповедью из Ада, ада современности.

Монолог Пруфрока пронизан разговорными интонациями, насыщен образами, которые в начале века считались непозволительно грубыми для поэзии. Он открывается описанием прогулки по городу:

Ну что же, я пойду с тобой,Когда под небом вечер стихнет, как больнойПод хлороформом на столе хирурга;Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц —Опилки на полу, скорлупки устрицВ дешевых кабаках, в бормочущих притонах,В ночлежках для ночей бессонных:Уводят улицы, как скучный спор,И подведут в упорК убийственному для тебя вопросуНе спрашивай, о чем.(Пер. А. Сергеева)

Вечер, затихший «под хлороформом на столе хирурга» – это не просто необычная метафора. Автор сразу вводит нас в мир, как будто находящийся под наркозом, в мир Пруфрока, где анестезированы, заморожены ощущения реального времени и пространства. После этой сниженной зарисовки уродливых, бедных улиц образы реального города навсегда исчезают из поэмы. Даже вполне реальные, неприглядные улицы становятся дорогой для перемещения не в физическом пространстве, а в пространстве духовном, где читатель оказывается перед лицом «убийственного вопроса».

Это духовное пространство – сознание и подсознание героя, где разыгрываются обрывки его внутренней драмы, и форму прерывистому пространству поэмы задают повторяющиеся рефрены. Первый из них следует сразу за первой строфой:

В гостиной дамы тяжелоБеседуют о Микеланджело.

Это прямая цитата из стихотворения французского поэта-символиста Жюля Лафорга, у которого дамы беседуют о художниках Сиены. Ирония по отношению к дамам, как бы ведущим бесконечную натужно «культурную» беседу, здесь соединяется с появлением той внешней инстанции, с позиций которой оценивает себя Пруфрок. Неуверенный в себе, он нуждается в ободрении дам; этот рефрен воплощает общество, чьими глазами смотрит на себя герой поэмы.

В начале второй строфы появляется знаменитая метафора:Желтый туман трется спиной о стекло в окне,Желтый дым трется мордой об окно,Вылизывает язычком все закоулки вечера...

Элиот не просто переносит в поэзию открытие художника-импрессиониста Клода Моне, который начал изображать разноцветные лондонские туманы. Сам подбор глаголов в этих строках заставляет увидеть туман как бродячую кошку, которая пытается проникнуть внутрь дома, где в уютной гостиной дамы беседуют о Микеланджело. Слова «кошка» в тексте нет, но эта метафора развивается: «одолев террасу одним прыжком», туман клубком сворачивается в доме и засыпает.

Погруженного в самого себя Пруфрока туман наводит на вопрос о возможном времени, когда туман его собственных чувств рассеется. Он говорит в следующей строфе, что и для него придет время встречать людей без дрожи, время убивать и созидать, время «трудов и дней» (это аллюзия на один из первых памятников греческой литературы, поэму Гесиода «Труды и дни»). Тем самым Элиот дает понять, что Пруфрок хочет быть эпическим героем, хочет жить полноценной, героической жизнью, но уже через строку эти иллюзии рассеиваются, и он возвращается в свое привычное состояние, его время опять превращается во время «мнить, сомневаться, и боязливо примеряться к бутерброду с чашкой чая».

В гостиной с дамами за чашкой чая Пруфрок задает свой главный вопрос: «Я посмею? Разве я посмею?» Нет, он не посмеет «потревожить мирозданье», потому что он слишком зависим от условностей («Мой галстук с золотой булавкой прост и строг»), боится чужого мнения («Люди скажут, «Посмотрите, он лысеет!»), подступающей старости, потому что в нем бушуют «сомненья, отступленья и терзанья». Время его жизни утекает под болтовню дам, в никчемной суете светских обязанностей, и он находит для своего ощущения великолепный образ: «Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю». Выражение «отмерять жизнь» – стертая метафора, привычная идиома, но добавление в качестве меры жизни по чайной ложке выражает всю глубину отчаяния Пруфрока. Метонимия заменят качество количеством, и вместо того чтобы жить жизнь, Пруфрок отмеряет ее по чайной ложке. Он страдает от невнимания женщин, всегда «берущих его в кавычки», т.е. не принимающих всерьез.

Мироощущение героя современной литературы, личности заведомо негероической, – это мироощущение насекомого, которое поймали и вот-вот усыпят:

Снабжают этикеткой, к стенке прикрепили,И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю.

Поймавшие его руки, мучающие его женские руки подробно описаны в следующей строфе. В любовной песне ожидаешь встретить прекрасные женские руки, тогда как у Пруфрока:

в браслетах руки, белые и голые впотьмах,При свете лампы – в рыжеватых волосках!

Его слишком пристальный взор замечает то, чего не видно затуманенному взору романтического поэта – волоски на женских руках, совершенно немыслимые в поэзии XIX века, где женщина была прежде всего гением чистой красоты.

Как бы преисполнившись отвращения к себе за столь низкие подробности, за ничтожность в собственных глазах, Пруфрок восклицает:

О быть бы мне корявыми клешнями,Скребущими по дну немого моря!

Это метонимия краба или рака, животного, питающегося падалью. Как краб, обитатель немых морских глубин, Пруфрок хочет погрузиться в молчание. Но краб пускает в дело все отходы, и точно так же, по мысли Элиота, современный поэт должен создать из отбросов, из уродства и падали деградировавшего мира нечто жизнеспособное, и в этой жизненности уже будет заложена новая красота. Кроме того, «корявые клешни» – это отсылка к словам шекспировского Гамлета в разговоре с Полонием (акт 2, сцена 2), когда Гамлет говорит о раке, который передвигается, пятясь назад.

Пруфрок возвращается к своей озабоченности и все больше уверяется в том, что «после чая и пирожного не нужно заходить за край возможного».

В последней трети поэмы рефрен меняется на «Это все не то» – выражение тщетности любых усилий, любых поступков и слов. Здесь Пруфрок ощущает невозможность самовыражения в слове, он «лишается слов». Он примиряется с отказом от действия и обосновывает его тем, что он не Лазарь, восставший из мертвых, не пророк и не герой. Пруфрок взывает к сочувствию и жалеет сам себя, ведь он чувствует себя так, словно он вскрыт, словно его нервы освещены для всеобщего обозрения волшебным фонарем. Так ли уж нужны усилия, необходимые для завоевания женского внимания, или без него можно обойтись? Ответ дают не только произнесенные слова Пруфрока («Уж так ли нужно...»), но и многочисленные здесь скрытые аллюзии, самая важная из которых – строка 92: «В комок рукою стиснуть шар земной». Это отсылка к известному стихотворению «К застенчивой возлюбленной» Эндрю Марвелла, поэта-метафизика XVII века, где он убеждает возлюбленную отбросить сомнения и уступить его желаниям, потому что жизнь коротка. Пруфрок тоже страшится смерти, осознает краткость земной жизни – но в той же ситуации ведет себя противоположным образом, отказываясь от любви вообще. Колебания и нерешительность Пруфрока заставляют его сравнить себя с первым рефлектирующим, колеблющимся литературным героем нового времени, с принцем Гамлетом (первая аллюзия на Гамлета была скрытой):

Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;Я из друзей и слуг его, я тот,Кто репликой интригу подтолкнет,Подаст сюжет, повсюду тут как тут,Услужливый, почтительный придворный,........................................................................По временам, пожалуй, смехотворный —По временам, пожалуй, Шут.

Шуты, встречающиеся в целом ряде пьес Шекспира, на самом деле очень значимые, всегда проницательные и тонко чувствующие персонажи, но Пруфрок прав – он в лучшем случае лишь служебный, а не самостоятельный игрок в пьесе жизни, и его неспособность к поступку выражена в колебаниях, преследующих его по поводу простейших повседневных действий: