Заря вечерняя
Шрифт:
А за окном уже мелькали березовые рощи, одинокие будки путейных обходчиков, бежали покрытые ясной, майской зеленью заливные луга. Арина прислушалась к мерному постукиванию колес, потихоньку привыкая к езде. Горькие мысли постепенно отступали, сменяясь более радостными.
Да и было от чего радоваться. Сколько лет собиралась Арина в эту поездку и вот наконец-то едет. И уж как бы там ни было, а отыщет могилы детей: и Тишину, и Митину, а если даст бог, то и Илюшину. Посеет на них цветы, чтобы радовались и погибшие, и живые.
Арина изредка поглядывала в окно на все те же березы и луга, на села, неожиданно появлявшиеся вблизи железной дороги. Ее никто не беспокоил. Один только раз пришла
Проводница принесла ей простыни, одеяло. Лысоватый мужчина, возвращавшийся откуда-то с до половины выпитой бутылкой в руках, принялся доставать Арине с верхней полки матрас. Арина начала его отговаривать:
— Не надо. Я сама.
Но мужчина не послушался. Расстелил на полке матрас, помог заправить простыни. Потом тяжело присел возле окна.
Минут десять они ехали молча. Арине стало неловко. Она хотела спросить его о чем-нибудь. Но мужчина вдруг заговорил сам, отодвинув подальше от себя бутылку:
— Мать у меня умерла. На похороны еду.
Арина тихо вздохнула, жалея не столько неведомую свою ровесницу, сколько этого, тоже уже немолодого мужчину. Пожила бы еще немного старушка, и не ехал бы он не ко времени за тридевять земель, не расстраивался бы. Арина хотела утешить мужчину, сказать ему что-нибудь. Но он уже поднялся и, обращаясь то ли к Арине, то ли к своей матери, проговорил:
— Ну ничего, мать, как-нибудь…
И пошел в свой вагон, все время придерживаясь руками за полки и блестящие поручни.
Арина вдруг представила, как он приедет домой, как попрощается с матерью, поплачет. А потом будет распоряжаться на похоронах и поминках. Она по-доброму позавидовала старухе, хотя все еще и корила ее в душе за смерть, за беспокойство, которое та доставила своему сыну.
До самого темна Арина сидела на полке, закутавшись в платок, думала об умершей старухе, о ее сыне. Наконец собралась ложиться — ноги у нее снова разболелись, должно быть, совсем отекли в нерастоптанных, выходных ботинках.
Но тут в проходе показался тот самый усатый парень, который в Больших Сокиринцах играл на гитаре. Он поздоровался с Ариной:
— Здравствуйте, бабушка! Тут наши места.
Арина поглядела на него, снова вспомнила Демьяна. Мрачные ее мысли куда-то отлетели. Она отставила подальше из прохода кошелку, ответила парню:
— Здравствуйте! Занимайте, пожалуйста.
Рядом с парнем примостилась на полке курносенькая девочка в белом платье и еще один парень, черноволосый, похожий на цыгана. На вокзале его Арина что-то и не заметила. Девчонка, смешно подобрав под себя ноги, защебетала:
— Вы куда едете? В Киев?
— В Киев, — ответила Арина.
— Мы тоже. Значит, попутчики.
Усатый парень начал подкручивать на гитаре какие-то винтики, изредка дотрагиваясь до струн рукою. Они тоненько, по-девичьи звенели. Парень поколдовал над гитарой еще немного, потом ударил по струнам сразу всей ладонью и вдруг запел вначале совсем тихо, а после немного погромче ту же самую песню, что и на вокзале в Больших Сокиринцах:
Ах, какие удивительные ночи! Только мама моя в грусти и тревоге: — Что же ты гуляешь, мой сыночек, одинокий, одинокий?Девчонка тоже стала петь, постукивая себя по колену рукой с широким золотым колечком. Такое же колечко Арина заметила и у черного, молчаливого парня. Она этому немного удивилась. Оказывается, девчонка —
невеста совсем другого.А усатый парень пел дальше, прислонив к гитаре русую голову:
Из конца в конец апреля путь держу я. Стали звезды и круглее и добрее… — Мама, мама, это я дежурю, Я — дежурный по апрелю…Арина слушала эту непонятную, грустную песню, и почему-то ей вспомнилось довоенное время. Как они ходили с Демьяном по свадьбам, по всяким праздникам. И пели, и танцевали… Демьян хоть и слаб был здоровьем, а повеселиться любил. С ним за столом не заскучаешь. Песни тогда, конечно, пели другие. Ну а все остальное так же, как и теперь…
Женщины на тех свадьбах часто намекали Арине:
— Скоро на своих напоешься, нагуляешься!
— Напоюсь, — отвечала тогда Арина.
А ребята уже пели другую песню про солнце, про речные перекаты, про солдат, которые возвращаются домой с войны.
Сразу после победы эту песню часто пели в селе. Изредка пела и Арина. А теперь уже, конечно, не хватит дыхания…
Поезд все так же размеренно постукивал колесами, то разгоняясь с неизведанной силой на крутых подъемах, то замедляя ход перед крошечными полустанками и разъездами. Ребятишки еще долго пели разные песни: и новые, все такие же непонятные, и старые, да переделанные на иной лад. Наконец они, о чем-то пошушукавшись, поднялись:
— Пойдем покурим. Располагайтесь.
Арина сняла ботинки, поставила их рядом с кошелкой. Потом легла, укрылась одеялом. Почему-то снова ей привиделась умершая старуха. Хоронить ее будут, наверное, завтра, когда приедет сын. А сегодня горит еще над ней лампадка, свечи. Кто-нибудь из старых людей читает Псалтырь. Посторонние все, конечно, уже разошлись, остались одни дети, дочери, сыновья. А может, из сыновей у нее только этот, а остальные погибли на войне…
Неужто, правда, война снова будет? Арина-то, конечно, не доживет. А как же вот эти ребятишки? Что им придется испытать? И девчонке, и ее мужу, и усатому парню, так похожему на Демьяна в молодости. Что станет с их родителями, с детьми? Но сколько Арина ни думала, а выходило, что будет с ними то же самое, что и в эту войну. А может, еще и хуже. Теперь, говорят, навыдумывали какого-то нового, страшного оружия, от которого нигде нет спасения.
Заснула Арина далеко за полночь. Она еще слышала, как вернулись ребята. Парень тихонько взобрался на полку над Ариной, а молодые еще долго шептались о чем-то своем.
Приснилась Арине река Днепр. Широкая, светлая. А по берегу Днепра с топорами в руках идут ее сыновья и Демьян. Собираются строить дом. Демьян останавливается почти возле самой воды, показывает рукою:
— Здесь будем. Размечайте.
Потом подзывает к себе Арину, спрашивает:
— Ну как тебе, место нравится?
— Нравится, — отвечает она. — Вода близко.
А сыновья уже раскатывают бревна, точат топоры. Первым тесать начинает Тиша. Потом принимаются за дело и Митя с Илюшей. Демьян тоже выбирает себе бревно. Арина, предупредив их, чтоб не опоздали к обеду, идет вниз к речке, где у нее сложена печка-времянка.
А топоры все стучат и стучат… Демьян в белой посконной рубашке распоряжается работой, все время окликает сыновей, о чем-то с ними советуется. Они уже срубили основу и теперь накатывают только что отесанные сосновые бревна для первого венца. Арина приносит им чистой студеной воды из Днепра. Сыновья пьют, потом снова берутся за топоры. Кто-то из них поет эту нескладную песню о звездах, о ночном дежурстве. Арина хочет распознать, кто это — Илюша или Тихон?