Засекреченный полюс

Я занял место рядом с Коровиным, время от времени приоткрывая меховое одеяло, в которое он был закутан с головой. Николай спал после укола морфия. Дыхание стало ровным, глубоким. На бледном, осунувшемся лице красноватой полоской выделялись тонкие искусанные губы.

Промерзнув в неотапливаемом салоне, я протиснулся в пилотскую и устроился на маленькой скамеечке между креслами летчиков.

– Как там дела у Коровина, доктор?
– спросил Титлов, сдвигая со лба шлемофон.

– Пока вроде бы нормально. Спит. А что же там произошло с Осиповым, Михал Алексеевич? Я ведь до сих пор толком ничего и не знаю.

– Мы уже подлетали к станции, когда радист передал сообщение, что полосу только что сломало. Целым остался кусок метров в пятьсот. Я прикинул и решил, что этого нам за глаза хватит, и, сделав круг, пошел на посадку. Осиповский Си-47 стоял по другую сторону трещины. Мы быстро разгрузились, светлого времени оставалось в обрез, и пошли на взлет. А минут через двадцать Челышев крикнул мне из радиорубки: "Алексеич, возвращаемся обратно: Осипов разбился". Я развернул машину на 180° и по газам на станцию. Сели нормально. Я выскочил из машины и бегом к осиповскому самолету, черневшему среди торосов. Первым на пути я встретил Водопьянова. Он медленно брел, держась за голову. Между пальцами стекали струйки крови. Я кинулся к нему. Спрашиваю, Михал Васильевич, живой? Ну слава Богу!

А он и отвечает: чего со мной сделается, не впервой падать. Шишка к шишке - деньги к деньгам.

Я проводил Водопьянова до палатки, и там Сомов рассказал мне, что приключилось с самолетом Осипова. Видимо, полосы не хватило и Борис Семенович вынужден был круто набирать высоту. Вот машина и сорвалась. Накренилась и, скользнув на крыло, стала падать. Царапнув консолью левой плоскости верхушку высокого тороса, машина зацепила левым колесом за глыбу льда и стойку шасси срезало как ножом. Самолет, словно мяч, взмыл вверх на десяток метров. Его развернуло вправо, и он, ударившись второй стойкой о торосы, снова подскочили вверх и рухнул метрах в восьмидесяти от аэродрома.

Все буквально оцепенели от ужаса. Первым пришел в себя Курко и бегом кинулся к месту падения самолета. Следом за ним, задыхаясь от волнения, бросились остальные. При бледном свете сумерек все увидели, как из верхнего аварийного люка вылез человек, прошел по фюзеляжу к хвосту, вернулся обратно и снова исчез в люке. Это был второй пилот Юра Орлов (впоследствии он так и не мог вспомнить этого эпизода).

Затем в дверцу кабины протиснулся Водопьянов без шапки, держась за голову. Откуда-то возникла высокая фигура Осипова. Подошел, засыпанный с головы до ног снегом, Валентин Аккуратов. Тем временем бортрадист Богаткин и бортмеханик Зобнев открыли грузовую дверь, вытащили бортмеханика Колю Коровина и осторожно уложили на спальный мешок, расстеленный на снегу.

Слушая рассказ Титлова, я вдруг с поразительной четкостью представил себе всю эту картину. Какой ужас! Только что зимовщики радостно пожимали летчикам руки, желая им мягкой посадки. И вдруг, одно мгновение, грохот удара и... тишина. Страшная тишина смерти.

– Командир, - прервал рассказ Титлова штурман, - до Сеймчана осталось километров триста. Пора снижаться.

Самолет долго пробивал облачность, и наконец на высоте 600 метров сквозь поредевшие облака открылась безрадостная картина заснеженной тайги, застывшей в морозных объятиях. Проплыла под крылом белая лента Оймолона.

– Смотрите - поселок, да еще какой огромный, - сказал Федотов, показывая пальцем на видневшиеся длинные шеренги одноэтажных зданий.
– Вроде бы такого на карте и нет.

– Какой это к черту поселок, - процедил сквозь зубы Титлов.
– Это же концлагерь. Видишь, вокруг колючка в три ряда, а по углам сторожевые вышки.

Это действительно был концлагерь, укрытый тайгой от посторонних глаз. И не один. Не прошло и десятка минут, как снова показались прямоугольники бараков. И снова колючая проволока и похожие на скелеты сторожевые вышки. За ним еще один, второй.

– Мама родная, - прошептал Челышев, - да сколько же здесь народу мается.
– Он оглянулся, словно опасаясь, не услышал ли кто посторонний эту крамолу.

Наконец, в морозной дымке просверкнули огоньки Сеймчана. Самолет мягко приземлился на укатанную посадочную полосу и покатил к аэродромному домику. Не успели затихнуть двигатели, как у борта лихо остановились сани-розвальни, запряженные парой покрытых инеем лошадей. За ними вторые. С них соскочили двое в белых полушубках, перетянутых офицерскими ремнями, и подбежали к дверце, на ходу придерживая кобуры с наганами.

– Кто командир машины?
– зычно крикнул мужчина с капитанскими погонами.

– Командир самолета Титлов, - представился Михаил Алексеевич.

– Где там ваш раненый? Быстренько разгружайтесь, - скомандовал капитан и вдруг, понизив голос, добавил: - Оружие взять с собой. Имеется информация, что зеки готовят нападение. Кто-то им сообщил что самолетом привезут деньги.

"Ничего себе перспективочка", - подумал я, запихивая за пазуху кольт.

Коровина со всеми предосторожностями вынесли из самолета и уложили в сани, тщательно завернув с головой в одеяла и накрыв сверху медвежьей шкурой. Мороз был нешуточный - градусов под сорок с гаком.

Возница гаркнул, и сани помчались по аэродромному полю, оставляя позади себя вихри снежной пыли. А вот и больница - аккуратное деревянное здание в два этажа, выкрашенное голубой краской. Из дверей выскочили два санитара с носилками. Коровина внесли в просторную комнату-приемную и, распеленав, уложили на кушетку, покрытую белой простыней.

Через несколько минут в приемной появился невысокий пожилой врач с короткой, тронутой сединой профессорской бородкой, в очках в металлической оправе.

Он уверенными движениями ощупал поврежденную руку, похмыкал и, улыбнувшись, сказал, потирая руки:

– Среди вас есть врач?

Я подошел ближе.

– Ну что ж, коллега, могу вас обрадовать. Хотя повреждения серьезные, руку мы ему сохраним. У нас тут хирурги отличные.
– Он оглянулся на стоящие у двери фигуры в белых полушубках и, снизив голос до шепота, сказал: - Кланяйтесь матушке-Москве.

Я все понял. Это был такой же заключенный, один из многих тысяч, томившихся в колымских лагерях.

Простившись с Коровиным, мы погрузились в розвальни и вскоре уже влезали в кабину самолета. Мы не обмолвились за всю дорогу ни единым словом и лишь облегченно вздохнули, когда захлопнулась дверца кабины и самолет, резво промчавшись по снежному полю, покинул это проклятое место.

Обратно мы летели в полной темноте. Небо прояснилось, замерцало звездами. Самолет набрал высоту. Титлов взглянул на приборы и, передав управление Сорокину (второй летчик.
– В. В.), выбрался из кресла.

– Пошли, доктор, побалуемся чайком, - сказал он, снимая с головы шлемофон.