Засекреченный полюс

– Ты лучше скажи, если я заболею, чем ты меня вылечишь?
– спросил Яковлев, давно уверовавший в мои врачебные способности после исцеления от пневмонии.

– Раньше слепоту лечили довольно зверскими методами: нюхательным табаком, спиртовой настойкой опия. Если кто у нас заболеет, то ему придется полежать два-три дня в палатке с холодными примочками и темной повязкой на глазах. Закапаю я ему альбуцид. В общем, вылечу. Но очки, Михал Михалыч, надо всем носить в обязательном порядке.

Не знаю, насколько убедительной была моя лекция, однако на следующий день все нацепили темные очки и при встрече со мной разводили руками: видишь, мол, как добросовестно выполняем твои рекомендации.

Глава XXIII ДНЕВНИК (продолжение)

2 марта.

Подул сильный юго-восточный ветер, и лед немедленно отреагировал: трещина на дороге в старый лагерь разошлась на восемь метров, хоть переплывай ее на клиперботе. За одни сутки мы уплыли на север аж на 18 километров. Правда, до Северного полюса нам даже с такой скоростью не доплыть. Сегодня все порадовались за гидрологов. Впервые после длительного перерыва они опустили трал на 3300 метров и были приятно поражены обилием выловленной живности. Вот вам и утверждение, что фауна Центральной Арктики крайне бедна. Возможно, что их ждет еще много неожиданностей, поскольку началась очередная 15-суточная станция.

Когда палатка пустеет, я приступаю к своим осточертевшим обязанностям кока. Оленье мясо на исходе, да и запас других продуктов основательно поредел. О вкусностях пришлось позабыть, и я каждый раз лихорадочно листаю поваренную книгу, ища блюда попроще. Благо разных круп пока предостаточно. Я поставил вариться на плитку суп из мясных консервов, принес оттаивать несколько банок рыбных консервов неизвестного содержания из-за отсутствия этикеток и, усевшись на койку, предался размышлениям. Вроде бы прошло всего полгода, а сколько событий, сколько впечатлений! Я чувствовал, как внутренне изменился за эти месяцы. Стал по-иному оценивать людей и их поступки, как-то по-иному понимать и ценить жизнь, воспринимая ее в каком-то новом, непривычном измерении. Научился, говоря словами поэта У. Блейка:

В одном мгновеньи видеть вечность,

Огромный мир - в зерне песка,

В единой горсти - бесконечность

И небо в чашечке цветка.

Мои философские рассуждения прервал приход Дмитриева.

– Доктор, нальешь стопарик женьшеня, тогда первым узнаешь потрясающую новость.

– Давай не томи, рассказывай, а за стопкой не постою.

– Так вот, слушай. Операция по снятию станции начнется в апреле. Руководить ею будет Илья Мазурук.

Вот это новость!

3 марта.

Мазурук кружит где-то в районе мыса Челюскин и сообщил радиограммой, что при первой возможности прилетит к нам на станцию. Просит хорошенько подготовить полосу для приема самолета на колесах.

Отложив все несрочные работы, мы скопом двинулись на аэродром. Неподалеку от лагеря Яковлев с Петровым обнаружили обширное разводье, покрытое ровным молодым льдом толщиной почти 50 сантиметров. По их утверждению, с которым согласился Комаров, этого вполне достаточно, чтобы принять тяжелый Ил-14.

Уже поздно вечером пришла наконец долгожданная радиограмма: "Завтра в 3 часа 50 минут по МСК буду у вас. Мазурук".

4 марта.

Полночи мы трудились на аэродроме, наводя марафет, то и дело поглядывая на небо: не портится ли погода? Но она не подвела. Небо было чистым, безоблачным, и лишь легкий ветерок весело носился по полосе, подметая снежную пыль.

Спозаранку мы с Костей Курко отправились на аэродром. Но оказалось, что мы не первые. Там уже развил бурную деятельность Комаров, вновь ощутив себя начальником аэродрома. Снова и снова заставлял он своих помощников то засыпать снегом обнаруженные ямки, то сковыривать небольшие, ставшие торчком льдинки. Наконец кто-то заорал во весь голос:

– Летит!!!

– Зяма, зажигай шашку!
– скомандовал Комаров. Гудкович воткнул в отверстие шашки толстую специальную спичку, и столб густого черного дыма, свиваясь в кольца, поднялся к небу. Мазурук пронесся над куполами палаток, а мы прыгали от радости, подбрасывая кверху шапки. Машина пошла на посадку и, легко коснувшись колесами льда, покатила по полосе. Развернувшись, Мазурук зарулил на стоянку, где маячила фигура Комарова с красными флажками в руках. Один за другим члены экипажа высыпали на лед, а мы побежали навстречу. Мы тискали друг друга в объятиях, целовались, что-то пытались рассказывать, перебивая друг друга. Нам пихали в руки какие-то свертки, яблоки, еще теплые булки, хлопали по спине, не зная, как выразить обуревавшие их теплые чувства. К сожалению, свидание оказалось недолгим. Ледовая обстановка вокруг лагеря внушала опасения - слишком уж много было свежих разводий, - и Мазурук решил не задерживаться.

– Не журитесь, - повторял он, добродушно улыбаясь, - скоро опять прилечу, тогда и лагерь осмотрю, и докторский обед попробую, а сейчас не стоит рисковать.

Закрутились винты. Мазурук, открыв остекление кабины, приветственно помахал рукой. Самолет разбежался и, проскочив над самыми торосами, ушел в небо, оставив на льдине одиннадцать радостно бьющихся сердец, гору писем, журналов, две свиных туши, мешок свежего лука, два десятка нельм, четыре бутылки шампанского и свежие булочки - личный презент экипажа. Но бочка меда редко бывает без капли дегтя. Комаров, разряжая ракетницу, не удержал курка и ракета попала прямо ему в ладонь. К счастью, толстый мех рукавицы спас его от серьезных неприятностей. Он отделался легким испугом, синяком во всю ладонь и небольшим ожогом, а я обзавелся новым пациентом.

8 марта.

– Сегодня восьмое марта, - сказал Миляев, - это самый шумный женский день в моей жизни.

Метрах в ста от палатки с громким треском лопнула льдина и разошлась метров на десять. Но то ли яркое солнце, то ли весеннее настроение, то ли прилив бодрости, вызванный прилетом Мазурука, то ли привычка, но это событие не вызвало никаких эмоций, кроме шуток.

Однако жизнь в нашей палатке-камбузе становится просто невыносимой. От непрерывно парящих кастрюль, подтекающих газовых редукторов и кухонного чада здесь нечем дышать и приходится время от времени выскакивать на улицу поглотать свежего воздуха. Я-то в общем уже адаптировался к подобной обстановке, но каково Сомову и Яковлеву? Они молча переносят муки, выпавшие на их долю, а глядя на них, помалкивает и Дмитриев.

9 марта.

К северу от лагеря, метрах в 75, ночью образовалось разводье, а на северо-востоке опять загудело. Лед перешел в наступление. Грохот то нарастает, то, чуть утихнув, возобновляется с новой силой.

На глазах растут гряды торосов. И невольно задумываешься: а не придется ли снова удирать? Стих ветер. Температура повысилась до -25°. Небо очистилось от туч, засияло солнце, и мы почувствовали настоящую весну, несмотря на тревоги, вызванные новой подвижкой полей.

10 марта.

Чтобы окончательно не угореть, я поднимаю откидную дверь, и в палатку вместе с клубами холодного пара врывается солнечный луч. Он заливает ярким светом койки, развешанные куртки и унты, пробирается по лохматым, отсыревшим шкурам, в самые затаенные уголки и вдруг вспыхивает в стеклах четырех бутылок шампанского - подарка Мазурука.

11 марта.

Подвижки льда не прекращаются, вызывая в нас неуверенность в завтрашнем дне. Кажется, пора подыскивать новую подходящую льдину, которая послужит нам убежищем на случай очередной катавасии. Пользуясь ясной солнечной погодой, мы ежедневно уходим из лагеря в поисках надежной льдины, пригодной для постройки аэродрома. Но наши поиски, кроме разочарования, ничего не приносят. Старый аэродром перемолот до неузнаваемости, а новый, на котором мы принимали самолет Ильи Павловича, за одну ночь сломало и обломки разнесло в разные стороны.