Заставлю вспомнить Русь...

Когда гонец, не успевший даже сбросить с плеч пыльный плащ, появился в шатре, стратиг указал ему на место против кресла.

— Говори. Начни с главного — о болгарах.

— Мисяне [56] изменили нам, спафарий, — проговорил гонец, потупив глаза. — Они прорвались через Чёрный перевал и сейчас движутся к морю на соединение с высадившимися на берег русами. Их не меньше трёх таксиархий, около трети — конница. Правда, нам удалось заманить в ловушку кмета Младана и покончить с ним, самым страшным и опасным твоим врагом, спафарий, — подсластил в конце неприятные вести гонец.

56

Мисяне — болгары (Мисия, Мизия — Болгария).

— Плевать мне на этого однорукого и хромого калеку! — со злостью выкрикнул Василий. — Мне страшен не старик кмет, а тысячи его воинов. Болгары против нас — вот основная опасность! Но что со стратигом, каковы его теперешние планы?

— Он соединился с двумя уцелевшими на перевалах когортами, посадил пехоту на лошадей и отступает к морю. Стратиг просит тебя, славный спафарий, помочь ему. Соблаговоли послать навстречу отряду Иоанна несколько когорт, которые отвлекут на себя часть врагов и не позволят им окружить его. Судьба многих сотен твоих легионеров висит на волоске, только твоя своевременная помощь, мудрый спафарий, может спасти их.

Василий мельком посмотрел на измождённое, осунувшееся лицо гонца, на чёрные полукружья под его глазами.

— Ты устал. Отдохни до утра, а с рассветом снова поскачешь к стратегу. Передашь ему, что вместо нескольких когорт я выступлю к нему навстречу со всем легионом. Пусть только вырвется из гор, пробьётся к морю, и все опасности останутся позади. Иди и постарайся хорошенько отдохнуть перед новой дорогой...

Оставшись один, Василий, против обыкновения, не стал бегать из угла в угол, как зачастую с ним случалось в минуты душевного волнения или при получении неприятных известий. Уставившись отсутствующим взглядом на огонёк свечи, он замер в кресле, задумался. Сообщение гонца нисколько его не удивило. Именно такой поворот событий он предвидел с той минуты, как только узнал о бегстве из византийского лагеря семьи кмета. За время, предшествовавшее прибытию гонца, он успел продумать множество вариантов действий оставшейся с ним части войск, отобрав из них два-три наиболее надёжных и результативных.

Василий отвёл глаза от свечи, дёрнул шнур колокольчика.

— Комеса Петра, — приказал он появившемуся на пороге дежурному центуриону. — Немедленно. Где бы он ни был, чем бы ни занимался. И вели чаще проверять стражу вокруг лагеря...

Комес был высоким грузным мужчиной с крупным, мясистым лицом. В его маленьких, словно навсегда погруженных в сон глазках чаще всего читались равнодушие и безразличие. Он был старым солдатом, начинал службу простым легионером и на долгом пути к высокому званию комеса усвоил много истин. Главной из них была следующая: он служит вначале полководцу, под чьим началом состоит в данную минуту, и лишь затем империи. Именно от непосредственного начальника зависит получение чинов и наград, продвижение по службе, причитающаяся тебе часть захваченной у противника добычи.

Двадцать лет понадобилось ему, чтобы стать центурионом и понять, что в воинской карьере мало отваги и храбрости, сообразительности и инициативы, что здесь гораздо больше значат слепое послушание и безропотное выполнение полученных приказов, какими нелепыми они ни казались бы. Потому что твои быстрота и расторопность могут лишь подчеркнуть медлительность и вялость действий начальства, а твои смелость и бескорыстие обратят внимание на его трусость и стяжательство.

А это рано или поздно неизбежно навлечёт на тебя начальственные гнев и недоброжелательность, которые намного страшнее копий и стрел врага, подстерегающих на поле битвы. Ибо неприятельское оружие зримо глазу и чаще всего направлено тебе в грудь, в то время как гнев собственного начальства невидим и окружает тебя постоянно, готовый обрушиться на голову ежечасно, неведомо с какой стороны и по какому поводу.

Усвоив эту заповедь, Пётр стал выполнять лишь то, что ему велели, не отступая от приказа ни на шаг и не ускоряя его исполнения ни на минуту. Он постарался забыть, что у него имеются собственная голова и мысли, он теперь большей частью молчал, только внимая начальству и без раздумий выполняя всё ему порученное.

Такое поведение не осталось незамеченным, и его дальнейшее продвижение по служебной лестнице пошло куда быстрей и успешней. Через семь лет он стал командовать когортой, ещё через пять под его началом была таксиархия, сейчас он являлся хозяином полнокровного легиона, одного из лучших и боеспособных во всей византийской армии. Настоящего легиона Нового Рима, состоявшего из истинных граждан великой империи, а не из разношёрстного сброда, захваченного в плен и поставленного перед выбором стать бесправным, презираемым рабом или имевшим право самому убивать и грабить легионером империи.

Протиснувшись в шатёр, комес замер у входа, уставившись на спафария ничего не выражавшим взглядом. Василий, неплохо изучивший Петра за время совместного похода, решил начать разговор первым.

— Комес, болгары изменили нам. Они прорвались через перевалы и преследуют отходящую к морю на соединение с нами конницу стратига Иоанна. Болгар около трёх таксиархий, каждый третий из них — всадник. В горах также два отряда русов общим числом в двадцать — двадцать пять центурий, в море на ладьях ещё не менее таксиархии их пехоты. Силы врагов почти сравнялись с нашими, противник уже не скрывается, как прежде, а, наоборот, наступает, решив схватиться с нами насмерть и либо победить, либо погибнуть. Я решил посоветоваться с тобой, что и как делать дальше, ибо настоящая война наступает лишь сейчас.

В сонных глазках Петра не шевельнулось ничего даже отдалённо похожего на мысль. Он лишь переступил с ноги на ногу.

— Жду твоего приказа, спафарий, — бесцветным голосом ответил комес Василий недовольно поморщился. Конечно, он уже давно составил о Петре собственное мнение, тем более что раньше встречался и имел дело с подобными ему военачальниками. На первых порах в молодости честные и инициативные, они в зрелые годы становились предельно осторожными, были всецело поглощены карьерой, а к старости превращались в бездумных, послушных чужой воле безропотных исполнителей, заботившихся лишь о личном благополучии и достигнутом положении. Именно таким был стоявший против него комес.

Однако как хотелось Василию в эти ответственнейшие минуты услышать дельный совет опытного воина, каковым, без сомнения, должен являться заслуженный ветеран-комес. Ведь от решения, которое предстояло принять спафарию, будет зависеть не только его дальнейшая карьера, но и жизнь! Ещё раз взглянув на Петра и наткнувшись на его пустой безжизненный взгляд, Василий со всей отчётливостью понял, что его надеждам не суждено сбыться. Перед ним находился безотказный исполнитель, но никак не советчик, тем более надёжный товарищ по общему делу.

Что ж, если Василию не дано иметь умного напарника, никто не помешает ему сейчас проверить на Петре ход собственных рассуждений.

— Комес, теперь тебе известно всё о нас и врагах. Скажи, что предпринял бы ты на месте славян?

— Постарался бы разбить нас поодиночке: вначале конницу Иоанна, затем мой легион. Для этого окружил бы стратига в горах, бросил на него все силы, а разгромив его, принялся бы за нас с тобой, спафарий. Думаю, наш противник так и поступит.

— Я тоже. Что в таком случае делать нам с тобой?

— Это решать тебе, спафарий, — прозвучал равнодушный ответ. — Я и мои легионеры готовы исполнить любой твой приказ.

Эти слова явились последней каплей, переполнившей чашу терпения Василия. Вскочив с кресла, он очутился возле Петра, впился в него испепеляющим взглядом, выкрикнул в лицо:

— Для выполнения приказов у меня имеются тысячи легионеров и десятки центурионов! Ты же, комес, прежде всего должен думать! Понимаешь, думать! Я хочу знать, не разучился ли ты это делать! Отвечай, что собираешься предпринять для спасения своего легиона и выручки стратега? Отвечай, я жду.