Застенец

Его револьвер, прикрепленный к кобуре красным шерстяным шнуром, болтался в ногах. Но по-настоящему я испугался, когда жандарм достал свою кавалерийскую шашку и приготовился показать искусство фехтования. Печально, что и говорить. Мне почему-то думалось, что Слепцы подобное не оценят.

Вскоре на мостовую рухнул штабс-ротмистр, похоронив и нашу защиту. И мы: я, один опустошенный жандарм с шашкой, его компаньон, явно творивший одно из последних заклинаний и храбрый мужик с кочергой остались наедине с пятью ранеными, но все еще намеревавшимися полакомиться человечиной Слепцами.

И тут все-таки кто-то там наверху подумал, что хватит с меня. Кьярд прежде сражавшийся пусть как и боевой, но все же конь, встал на дыбы и пахнул на обидчиков огнем. Я стоял в метрах в четырех от созданий Разлома, но почувствовал нестерпимый жар. И тогда твари с подпаленной мерзкой шкурой, бросились наутек.

– Бегите, Слепцы, – обессиленно сел я на мостовую, чувствуя себя как минимум Гендальфом.

Не было сил даже говорить. Я лишь пощупал пульс у штабс-ротмистра, спасибо урокам ОБЖ – живой. Уже хорошо. Итого, у нас из потерь – один испугавшийся жандарм. Зря, он, конечно. Выбрал самое неверное решение – поддаться панике. За что и поплатился.

А мои-то молодцы. Вот честно, не ожидал даже от них. Всю дорогу они изображали скучающих балбесов, но в нужный момент показали себя с лучшей стороны. И кьярд. Блин, крутой зараза.

Вспомнив о мистическом животном, я только сейчас поискал его глазами. И в груди защемило. Кьярд лежал на боку и смотрел на меня своими змеиным взглядом, в которых теплилась жизнь. И я понял, что он не хочет умирать.

Да, говорили, что после гибели хозяев животные становятся неуправляемыми. И лучше умерщвлять их следом. Но я почему-то не мог видеть, как это гордое и в чем-то красивое животное страдает. Да блин, он всех нас спас. Если я ничего не сделаю, то в жизни себе не прощу.

Я осторожно подошел к нему, положив руку на теплую шею. Кьярд вздрогнул, но даже головой не повел, продолжая лежать и тяжело дышать. Его раны кровоточили, самым большим оказался длинный порез сбоку, и стало очевидно – дело труба. Если что-то не предпринять…

И тогда я стал вить форму. По памяти, медленно вплетая один узор в другой. Заклинание называлось Затягивание ран. Лекари изучали его на пятом ранге. Изучали долго, кропотливо. Потому что структура казалась слишком сложной. Да таковой она и была.

Что и говорить, если даже штабс-ротмистр, использовавший Баррикаду, решил пренебречь подобным заклинанием. Заклинанием в бою невероятно полезным. А все потому, что если ошибешься – и вместо затягивания, раны как раз откроются.

Мне терять было нечего. Кьярд все равно умирал. Если все пройдет плохо – вряд за него кто спросит. Если нет – то может мне премию какую выпишут, а? Хотя, конечно, на самом деле мной сейчас руководила не корысть, а скорее жалость.

На создание заклинание ушло почти десять секунд. И то у меня не было ощущения, что я сделал все правильно. Извини, мой новый черногривый друг, если что не так. Я влил силу в форму и почувствовал, как земля уходит из-под ног. Видимо, дар решил, что хватит с меня мучений и пора отключать этот мешок с костями.

Что интересно, очнулся я в собственной кровати. Помытый, одетый в какую-то дурацкую сорочку (Илларион!), с подоткнутым, как у маленьких мальчиков, одеялом. С уже знакомым ощущением «отстаньте все от меня и дайте помереть спокойно». И даже с часок лежал, не шевелясь и размышляя о смысле жизни.

То, что я думаю – это хорошо. Значит, живой. То, что при усилии поднять руку меня ломает, как не в себя – плохо. Выходит, я опять почти истощился. Интересно, заклинание получилось или нет? Так и не успел понять.

Спустя час ко мне вошел Илларион. Сначала всплеснул руками, а потом перекрестился. Что, так все плохо?

– Я уж думал все, отбегался, – тихо сказал слуга.

– Вот еще. Я же сегодня в лицей собирался, ребятам обещал – ответил я.

– Сегодня, как же. Третий день лежите, господин. Уж и лекарь от Их Высокопревосходительства приходил.

– Максутова, что ли?

– Его, его, – покивал Илларион, подходя. Он налил в стакан воды и стал бережно меня поить. – Сказал, что никаких видимых повреждений нет. Когда дар восстановится, тогда и вы, стало быть встанете. У Их Благородия не так все радужно.

– Что еще за Благородие? – оторвался от стакана я.

– Штабс-ротмистр. В госпиталь отправили, сказали, что ежели восстановится, то процесс будет долгим.

Последние слова Илларион произнес чужим голосом, видимо, подражая лекарю.

– А ведь, если бы не этот штабс-ротмистр, мы бы сейчас не разговаривали, – сказал я.

– Истинно так. Но на то у них и служба такая. Им за это деньги платят.

– Годовой оклад пять двести, – вспомнил я его слова.

– Ну хватит вам панихиду разводить, – отмахнулся слуга. – В себя пришли, значит, все хорошо будет. Нам с вами надо проблему одну серьезную решить. Вы, господин, встать-то сможете?

– Могу и сплясать. Но лучше не буду. Я Сегодня, как бы это сказать, не в потоке.

Я жестом остановил Иллариона, подорвавшегося помогать. А когда почти поднялся, замер сам, обнаружив на прикроватной тумбочке предмет, которого здесь быть не должно было. А именно – сульфар. Чуть поменьше того, который уже имелся у меня.

– Это что?

– Господа принесли, – ответил Илларион. – За убитую бестию, сказали. Ну, помните, господин, как вы ту тварь ловко размазали?

– Ах, за нее, – произнес я, но интересовало меня совершенно другое. – И во сколько оценили?

Слуга нехотя указал на листок бумаги, лежащий под сульфаром. Пришлось вчитываться. Сумма значилась, как две тысячи двести рублей. Иными словами, триста тридцать мне предназначалось уплатить в качестве налога. Ну, собственно, не все так плохо. Есть немного наличных, пара сульфаров в загашнике, жить можно. Еще бы не чувствовать себя, как разбитая бутылка в мусорке.

– Так что ты там говорил про проблему?

– Там, возле дома, – уклончиво ответил слуга. – На улице надобно выйти.

– Тогда мундир давай, куда его спрятал? Я же не пойду на улицу в этом.

После долгого облачения я неспешно спустился вниз. Разве что чуть быстрее человека, пролежавшего десять лет в коме. По-хорошему, надо было день отлежаться. А то и два. Если так пойдет, то магия меня рано или поздно доконает. По всем ощущениям, все-таки рано.

Илларион открыл входную дверь и помог мне выбраться наружу. Казалось, тут ничего не изменилось. Мертвые туши убрали, мостовую отмыли от крови. Ну да, прошло-то уже несколько дней.

Сейчас здесь ругался «ванька». Вообще, наш проулок использовали не часто. Как правило в часы-пик (бывало тут и такое), чтобы объехать затор на главной улице. По всей видимости, именно это и хотел сделать легковой извозчик. Да попал впросак. По одной простой причине – в переулке, прямо посередине, стоял знакомый мне кьярд, недовольно глядя на возмутителя спокойствия.