Затерянные в Полынье

– Щас! – рявкнул Барсуков, пытаясь достать голову удалого Стрельца кулаком. Видя, что это ему никак не удается, он плюнул и снова зарычал на меня: – Дай ключи от дома!

– Под соломенным ковриком, на крылечке… Ну и уходите!

Я повернулся и пошел в другую сторону, а вслед мне Мишка-Стрелец крикнул:

– А все-таки, Вадим, ты не прав! Зря ты все Громыхайлову рассказал, зря!

Я тоже плюнул. Ладно, если он такой фокусник, пусть сам выпутывается из этой истории. Как хочет. А я умываю руки. Мне почему-то расхотелось идти к озеру и смущать своим видом веселящуюся троицу. Я свернул к кузнице, поскольку у меня появилась одна интересная идея. Не знаю, правда, как к ней отнесется Ермольник.

Я не стал заходить внутрь кузницы, а просто стоял в дверях и смотрел, как он и его помощник ходят молотом по наковальне. На мое приветствие они не среагировали. Словно просто какая-то назойливая муха прожужжала над ухом. Нет, не рады мне были здесь, отнюдь не рады.

– Потап Анатольевич! – позвал я. – Да бросьте вы громыхать… как Громыхайлов. Вышли бы на минутку, потолковать надо.

Но Ермольник стучал еще минут десять, прежде чем отложил молот, выпил кружку воды и высунул свое темное, матерое лицо наружу.

– Чего тебе, парень?

– Сколько охранников и слуг на вилле Намцевича? – напрямую спросил я, памятуя о том, что с Ермольником лучше не ходить вокруг да около.

– Зачем это тебе? Человек десять, – неохотно отозвался кузнец, но я разглядел на его губах под усами легкую усмешку. – И все вооружены, – добавил он, пыхнув в меня папироской. – Чуешь?

– Чую-чую… Чую и то, что вы там, на наковальне, вроде бы сабельку мастерите? А в углу готовая пика стоит. Что, к Куликовской битве готовитесь?

– Оружие не помешает… время сейчас лихое. А добрый меч, если умеючи, и супротив автомата сгодится, осечки не даст. А ты, парень, глазастый. Ну и что ты надумал?

– Потап Анатольевич, я знаю, что это вы делали ограду и ворота к вилле Намцевича. Сможете мне изготовить еще один ключ к замку? Мне необходимо побывать там ночью. И если получится – кое с кем потолковать. Скажу честно: с Валерией. Мне кажется, что ее там держат вроде заложницы. По крайней мере, она должна много знать.

– Тянет тебя, значит, к ней? Ты, парень, гляжу, совсем как твой дед. Такой же бестолковый.

– Тянет, – признался я.

Ермольник долго смотрел на меня, словно оценивая, потом, так ничего и не ответив, ушел в кузницу. «Не вышло», – подумал я. Подождав минуты три, я поднялся и собрался уходить. Но в это время из дверей снова вышел кузнец.

– Мне не надо ничего мастерить, – угрюмо сказал он. А потом протянул на заскорузлой ладони массивный ключ с двумя бороздками. – Вот дубликат.

– Спасибо, – сказал я и положил ключ в карман.

– Только пойдем туда вместе, – добавил Ермольник.

Я кивнул головой и пошел по тропинке к поселку. А оглянувшись через несколько метров, увидел, что кузнец все еще стоит в дверях и тяжелым взглядом смотрит мне вслед. Затем он круто развернулся и скрылся в мастерской.

В поселке я задержался возле газетного киоска, где поболтал немного с Дрыновым – о том о сем… Меня интересовал этот высокий и бледный спирит с благородной седой шевелюрой, непонятно каким ветром занесенный в Полынью. Ему бы где-нибудь на парапсихологических симпозиумах выступать, а он в будке сидит.

– Скажите, Викентий Львович, а мой дед посещал ваши сеансы? – невзначай спросил я.

– Как же, как же, – кивнул тот. – Большим любителем был. Захаживал постоянно.

– И что же он спрашивал… у духов?

– Да разное, – замялся Дрынов, а мне показалось, что его бледность еще больше усилилась, стала почти смертельной. – Я уж и не упомню. Что-то о своих предках. Дальних-дальних. Они ведь, если не ошибаюсь, египетскими жрецами были? Или из Ассирии?

– Впервые слышу, – изумился я. – Это для меня новость.

– Да… мало мы еще знаем о переселении душ, – как-то невпопад произнес Дрынов.

Мне почему-то явственно представилась такая картина – словно бы по глазам полосануло ослепительным лучом, разрезавшим темноту: комната, круглый стол, а за ним сидят все местные спириты – сам Дрынов, доктор Мендлев, булочник Раструбов, учитель Кох, староста Горемыжный, проповедник Монк и рыжая ведьмочка Жанна, а среди них – мой дед. Гасится свет, вертится и позвякивает блюдце, а к деду уже тянутся в этом мраке все семеро, четырнадцать рук… семьдесят пальцев… впиваются в его тело… рвут плоть… Они все вместе – убили его.

– Что с вами, вам плохо? – услышал я голос Дрынова.

– Нет, – мотнул я головой, сбрасывая наваждение. Но ведь могло же, могло быть такое коллективное убийство? И почему это привиделось мне именно здесь, перед Дрыновым?

Я увидел, что по улице идут Комочков и Жанна, и пошел им навстречу. Парочка была еще та: оба рыжие, будто курага, да еще и с зелеными глазами, в которых начинал разгораться пожар любви. Медсестра сухо поздоровалась со мной, а потом тотчас же и попрощалась.

– Значит, до вечера! – крикнул ей вслед Комочков, чуть не облизываясь при этом. Я и не предполагал, что он такой сексуально озабоченный.

– А что у нас намечается на вечер? – поинтересовался я.

– Не знаю, что у вас, а лично меня она поведет к Волшебному камню. Как журналист я обязан исследовать это таинственное явление.

– Жанночку ты хочешь исследовать, ну да это твое дело. А вот ответь-ка мне, милый друг Коля, давно это у тебя с Машей? Она ведь не бесхозная медсестра, у нее муж, дети.

– Месяцев пять, – беззаботно отозвался он.

– У меня это в голове не укладывается.

– Странно. Вроде бы там достаточно свободного места.

– Он еще и острит! Как ты вообще решился на такое?

– Ну и что? Поэтому, значит, ее нельзя считать привлекательной женщиной? А может быть, она не любит Сеню? Подумай об этом, моралист.

Я подумал. Но все равно не мог понять, что происходит. Какое-то огненное колесо катится на всех нас, готовое раздавить в лепешку. Я всегда считал Барсуковых идеальной парой. Или они делали вид? Или я слеп?

– Так у вас это серьезно? – спросил я с последней надеждой.

Комочков как-то тяжело вздохнул.