Затерянный мир (сборник) (Др. перевод)

Когда стала ясна настоящая подоплека диверсии мы вспомнили, что многое в поведении метиса было подозрительным. Теперь все объяснилось: его постоянное желание знать планы экспедиции, эпизод с подслушиванием у хижины, когда его схватил великан негр, полные ненависти взгляды, которые нам иногда случалось перехватывать. Мы обсуждали все это, стараясь осмыслить новый поворот событий. Вдруг наше внимание привлекла сцена, разыгравшаяся у подножья утеса. Одетый в белое человек, по-видимому это был уцелевший метис, бежал изо всех сил. Так бегут только, спасаясь от смерти. В нескольких шагах за ним большими прыжками мчался черный гигант, наш верный Замбо. Мы увидели, как, настигнув беглеца, он могучими руками обвил его шею, после чего они оба повалились на землю. Через несколько секунд Замбо поднялся, посмотрел на распростертое тело и, радостно помахав нам рукой, пошел в нашу сторону. Фигура в белой одежде лежала неподвижно посреди равнины.

Суровая кара постигла обоих предателей. Но совершенное ими зло продолжало жить. Они лишили нас обратной дороги. Еще несколько минут назад мы были жителями планеты, а теперь круг нашего обитания сузился до размеров этого плато. Вон, где-то там, за фиолетовой дымкой горизонта вьется ручей, ведущий в цивилизованный мир. На его берегу спрятаны в кустах два челнока. Напрасно они дожидаются нашего возвращения. Контакт с большой землей разорван, наверное, навсегда. Утеряно одно лишь связующее звено, но этого — достаточно. Никакой разум не в состоянии изобрести мост, способный соединить наше горькое настоящее с полным надежды недавним прошлым. Один лишь миг, и как все изменилось.

В эти минуты я понял, до чего крепки духом трое моих товарищей. Да, они сейчас были очень серьезны. Но на их лицах я не увидел ни тени страха или растерянности. Мы терпеливо дожидались Замбо. Наконец на вершине утеса появилась его могучая фигура. Добродушно улыбаясь, он прокричал:

— Что я делать сейчас? Вы сказать, а я делать.

Конечно, этот вопрос легче задать, чем на него ответить. Лишь одно оставалось несомненным. Замбо теперь был единственным надежным звеном, связующим нас с миром. Такой человек не оставит в беде.

— Я вас никогда не бросать. Что страшное происходить, я все равно здесь. Замбо вас не бросать. Но индейцы хотят бросать. Замбо их не удержать. Они боятся курупури. Они хотят домой. Замбо их не удержать.

— Уговори их подождать до завтра, Замбо, — крикнул я. — Я с ними отправлю письмо.

— Хорошо, сэр. Они ждать до завтра. Замбо их держать до завтра. Но что Замбо делать сейчас?

Дел для нашего верного друга нашлось немало, и он прекрасно со всем справился. Сначала мы попросили его отвязать обмотанный вокруг пня канат и перебросить один конец сюда. Канат был не толще бельевой веревки, но отменно крепкий. Конечно, он не смог бы послужить мостом для людей, но с его помощью можно было передавать предметы. Замбо своим концом веревки обвязал мешок с провизией, который он принес с собой на вершину, и мы перетащили его на плато. Этих запасов по нашим расчетам должно было хватить на неделю, даже, если их не пополнять охотой. Потом Замбо доставил наверх еще два мешка с патронами и многим другим.

Уже смеркалось, когда наш Замбо в последний раз спустился с утеса, на прощание еще раз пообещав, что индейцы не уйдут до утра.

Всю ночь, нашу первую ночь на плато Затерянного мира я просидел со свечой — фонарем, описывая происшедшие события.

Ночевать мы решили у самого края обрыва. Ужин нам украсили две бутылки аполлинариса, оказавшиеся в одном из мешков. Конечно, нам обязательно придется отыскать воду. Но это уже не сегодня. Даже для лорда Джона на сегодня — достаточно приключений. Мы стараемся не привлекать внимания: не разжигаем костра, громко не говорим.

Завтра (или точнее, сегодня, потому, что когда я дописываю письмо, уже наступил рассвет), мы совершим нашу первую вылазку в эту неведомую землю. Когда напишу следующее письмо и смогу ли это вообще когда-либо сделать, я не знаю. У подножья сидят индейцы. Они не ушли, как и обещал Замбо. Сейчас он поднимется, и я переброшу ему, прикрепив к камню письмо.

Только бы оно дошло.

P.S. Чем больше я размышляю, тем безнадежнее представляется мне наше положение. Не вижу никакой надежды на возвращение. Если бы на плато близко к краю росло высокое дерево (вроде нашего погибшего бука), мы могли бы соорудить другой мистер мост. Но больше, чем за 50 ярдов деревьев нет. Даже вчетвером наших усилий не хватит, чтобы перетащить, поднять и направленно завалить такой большой ствол. Спуститься по веревке тоже нельзя. Она слишком коротка. Увы, наше положение — безнадежно. Совершенно безнадежно.

Глава 10 «Неужели это наяву?»

Здесь происходят уму непостижимые чудеса. Неужели все это — наяву? Весь мой запас бумаги состоит из пяти блокнотов и пачки отдельных листов. В моем распоряжении — одна авторучка и два твердых карандаша, но пока моя рука в состоянии двигаться, я буду подробно фиксировать на бумаге наши приключения. Ведь мы — единственные на свете люди, кому посчастливилось проникнуть в этот волшебный мир, и на меня как на журналиста возложена миссия документально достоверного описания всего, с чем нам здесь пришлось и приходится столкнуться, пока нас не постигла злая участь, которой скорее всего никому из нас не миновать.

Передаст ли эти записки на большую землю наш верный Замбо, сам ли я привезу их в Лондон, чудом вырвавшись из западни, достанутся ли они какому-нибудь отважному авиатору, сумеющему посадить на плато усовершенствованный моноплан, в любом случае моим заметкам суждено бессмертие как классическому образцу приключенческой литературы в документальном жанре.

В первое же утро на плато наш жизненный опыт во многом пополнился. Не могу похвастаться тем, что первые мои впечатления на новом месте привели меня в восторг. Когда я пробудился от недолгого сна, солнце уже поднялось над горизонтом. Вдруг я заметил на своей ноге непонятный предмет. Во время сна, одна штанина немного закаталась вверх и между отворотом и носком к голой коже прилепилось что-то похожее на пурпурную виноградину. Я потянулся рукой, но едва прикоснулся, как виноградина к моему ужасу лопнула между пальцами, разбрызгав во все стороны кровь. От страха и отвращения я завопил. На крик прибежали оба профессора.

— Какая прелесть, — сказал Саммерли, склонившись над моей голенью, — огромный клещ, насколько мне известно, не зафиксированный в классификационных каталогах.

— Начинаем пожинать первые плоды наших усилий, — назидательно загудел Челленджер. — Придется этот подвид назвать Yxodes Maloni. Небольшая неприятность от укуса, мой юный друг, не идет ни в какое сравнение с тем благом, которое вы за это обретете. Ведь теперь ваше имя будет увековечено, оказавшись в каталогах классификации видов. Как жаль, что вы погубили этот экземпляр, раздавив его в момент насыщения.

— Какая гадость! — брезгливо крикнул я.

В знак торжества профессор поднял брови и примирительно похлопал меня по плечу.

— Вам следует научиться взирать на вещи с научной точки зрения, абстрагируясь от личных симпатий, или неприязни. Для человека философского склада, вроде меня, клещ с его острым, как ланцет хирурга хоботком, с его растягивающимся желудком, — такое же совершенное создание природы, как, например, павлин или северное сияние. Мне жаль, что вы говорите о клеще столь пренебрежительно. Нам нужно постараться сохранить и удержать следующий экземпляр, если посчастливится его встретить.

— Можете считать, что уже посчастливилось, — мрачно пошутил Саммерли, — второй экземпляр как раз сейчас заполз вам за шиворот.

Взревев, как бык, Челленджер вскочил на ноги, лихорадочно стаскивая с себя пиджак, а затем рубашку. Я и Саммерли, сотрясаясь от хохота, помогали ему раздеваться. Наконец перед нами предстал могучий торс. Обхват груди ни дать ни взять, пятьдесят четыре дюйма по мерке закройщика. Его тело было покрыто густой черной щетиной, и из этих зарослей мы выудили заблудившегося клеща, прежде чем тот успел присосаться.