Затворник

Светлый как бы отмахнулся. "Пустое!" - говорит. Сказал, что люди искупают праведный гнев. А великое зло это, мол, колдун, которого они свергли. Мол, это он - затворник и его люди - зло посеяли, теперь пусть и урожай пожнут.

А Старший ему в ответ сказал так:

– Нет, светлый князь! Это не урожай, а только первые всходы! Большой урожай впереди!

Князь рассердился. Спросил Старшего, чего он в таком разе хотел, и зачем пришел в Стреженск.

Старший ничего не ответил, а развернулся и пошел прочь. И Молний за ним.

– Так вот было.
– продолжал Рассветник повесть - С сыном князь помирился, хотя и не простил ему непослушания, да и Смирнонрав его после попрекал прежними делами. Подати стали собирать по старине. Пятиградью прежние вольности вернули. Но зло свершенное, конечно, тут же забыться не могло. Мертвые из праха не могли встать, разоренные города так и стояли в запустении. Ратаи, которых в Позорные Годы продали кого куда, так и жили в рабстве. Вечевой колокол в Стреженске отлили заново, только вышку для него новую не построили, а повесили на воротах княжеского двора. Так что теперь без княжеской воли звонить в него никто бы не смог. Захребетье к тому же откололось, и стали готовиться к войне. Тут Светлый тяжело заболел. Сколько лекари не старались, а князь только чах и чах день ото дня. Пришел было Ворон, о нем вспомнили после смерти Ясноока. Поколдовал он что-то над Светлым, и сказал, что его болезнь - природная, что это вышла наружу вся боль, которую Ясноок заглушал на время своей властью. Заглушить ее снова, со слов Ворона, было можно, но только тем путем, каким это же делал пещерник. Если, конечно, князь бы согласился.

Но Светлый сказал, что такой помощи ему больше не нужно, потому что ноша его злодейств и без того тяжелая, утяжелять ее не хочет перед смертью.

– Это как же его затворник лечил, что князь легче на смерть согласился?
– удивился Пила.

– Это история другая - сказал Коршун - И тебе ее лучше всех наш Рассветник расскажет.

– Другую историю и рассказывать в другой раз.
– сказал Рассветник - А первая на этом не еще кончилась.

Как Светлый собрался помирать, то к нему пришли сыновья, и он стал им раздавать владения.

Первому сыну, Льву, достался, как водится, великокняжеский удел - Стреженский. Второму, Мудрому - Каяло-Брежицкий. Дошла очередь до Смирнонрава. Он должен был получить город Стреженск-Полуденный, и его Приморский Удел. Но Светлый так сказал: "Раз ты, Смирнонрав, так полюбился твоим Засемьдырцам, а они - тебе, то и в удел тебе даю Засемьдырск со всей его землей"

Князь не простил сыну и на смертном ложе ни его непослушания, ни прочих ссор. Но Смирнонрав, если и обиделся, то сердце скрепил, и ни словом отца не упрекнул. Принял и поблагодарил за честь. Лишь после того, как Светлый скончался, и его погребальный костер догорел, и тризну отпировали, то Смирнонрав уехал в свое владение. Приморский Удел и стол в Стреженске-Полуденном принял четвертый Светлого сын, Тур.

– Проводили, стало быть, Светлого - сказал Пила.

– Да, проводили.
– ответил Рассветник - На этом и кончилась история о двух князьях.

4. БОЛЬШАЯ БЕДА ВЕПРЯ

Между тем солнце дошло уже до середины пути от полудня к закату, а пятеро всадников о четырех конях, миновав лес и молоднячную опушку, выбрались на ровное место, к берегу реки Песчанки. Отсюда до Новой Дубравы оставалось меньше, чем пол-перехода. Напились, напоили коней, и двинулись, прибавив шагу. Скоро слева подвернула и дорога, что вела к самым закатным воротам города.

Те места, где простиралась теперь Дубравская область, ратаи населяли со стародавних времен, еще с тех, когда еще не было ни Стреженска, ни его князей, а сами ратаи еще не осели по всему множеству земель, от полночных дремучих лесов до Синего Моря на полудне, и от Захребетья до Дикого Поля. У общин, живших окрест, тогда был обычай - решать обо всем сообща на советах старейшин. Встречались они для разговоров на широкой поляне в дубовой роще, что стояла особняком посреди равнины на границе родовых владений. После на этом месте построили главный город области, и назвали Дубравой - в память об этих древних собраниях мудрецов. Потом, когда страна уже подчинилась великим князьям, к стреженским владениям присоединились на полудне от Дубравы - Приморский Удел, а на полуночи - Красногорская Земля. Тогда через дубравскую землю прошли два торговой пути - один из Стреженска в Захребетье и закатные страны, другой - от полуночи к Морю. На пересечении тех путей скоро выросла и разбогатела новая столица края, получившеая имя в честь прежней столицы - Новая Дубрава.

Дубовая стена с восьмиугольными островерхими башнями стояла на высоком валу окруженном рвом. По мостику через ров ниже закатных ворот прохаживался, переваливаясь с ноги на ногу молодой боярин. Одной рукой он оттягивал книзу поясок, другой то почесывал взъерошенную голову, то потирал лицо, то просто болтал взад-вперед. Взгляд его, обращенный к земле, внимательно наблюдал за облачками пыли из-под шаркающих шагов. Поблизости, под навесом, из жердей и притащенного откуда-то рогожного полотнища, прятались от солнца полулежа-полусидя еще двое. Тут же лежало кучей оружие и остатки обеда на низкой широкой колоде.

Проезжающих сегодня видимо было мало. Сторожей никто не беспокоил, и те двое под пологом успели достаточно разомлеть, когда Пила и его спутники приблизились к мосту. Часовому пришлось присвистнуть, чтобы отдыхавшие очнулись, вскочили на ноги и, вооружившись, перегородили мостик.

– Кто такие? Из гор?
– спросил один, видимо поставленный старшим.

– Жадина, здорово!
– вместо ответа крикнул ему Пила.

– Пила, ты что ли?
– удивился привратник.

– Я! А ты что, боярином стал?

– Стал, как видишь!

Жадина перебрался из городища в Новую Дубраву пару лет назад. Пила хотя и бывал с тех пор в городе, но с земляком там, видимо, разминался. Зато время от времени кто-нибудь из горюченцев рассказывал, что встречал Жадину, перебивавшегося в Новой Дубраве всякой случайной работой.

– Слушай, Жадина! У нас дело к тебе тогда. Краюха мой в город не заезжал?

– Краюха? Да нет, не видели.

– А стоите давно здесь?
– спросил Рассветник.

– В полдень прежних сменили.

– А от вас когда он уехал?
– спросил Пилу Рассветник.

– Да наверное, пораньше теперешнего времени... Сутки получается, или чуть больше...

– Плохо. Надо всех опросить, кто стоял вчера с вечера. И не одни ворота в городе... Хотя он мог и незамеченным пробраться...

– Слышь, Пила, а что это Краюха в город незамеченным пробирается?
– Спросил любопытно Жадина, и вдруг засмеялся, обнажив редкий частокол зубов - Воровать, что ли?

– Ты вот, что, парень: Не смейся, а поди-ка сюда.
– сказал Коршун. Он поманил Жадину рукой, и когда тот приблизился, то снял с шеи и показал ему серебряную бляху. На бляхе были выбиты пешие воины в тесном строю, за щитами, и развернутый над ними широкий стяг.

– Дай-ка посмотрю...
– сказал Жадина, внимательно поглядев, и протянул руку.

– Так смотри!
– ответил Коршун.

Жадина посмотрел недовольно на Коршуна, но руку опустил, потом снова перевел взгляд на предъявленный ему предмет и стал глядеть еще сосредоточеннее.

– Это чего?
– спросил он наконец.

– "Это чего"!
– так злобно рявкнул разъяренный Коршун, что Жадина попятился, и спотыкнувшись, чуть было не свалился на землю.
– Ты, ляда лесного богатырь чумазый! Пугало вместо тебя на мосту поставить, и то будет больше толку! Ты до войны, вижу, только боярских гусей гонял на речку, а когда все в горы ушли, тогда и ты пригодился - ворон здесь считать! А ну шустри бегом к начальнику, да доложи, что приехали от воеводы Барса по государственному делу!