Завещание мужества
Шрифт:
И Аржанов говорил, как девушки подросли, как ровесницы стали женщинами и матерями.
Вопрос «жди меня» и сейчас важен для солдат.
Офицер, как учитель, по фамилиям должен знать солдат, сержантов.
Начинается день в батальоне.
Развод на занятия.
— Здравствуйте, товарищи курсанты (солдаты)!
— Здрав желаем, товарищ майор!
И эхо все точно повторяет. Стоят бойцы в панамках, сержанты в пилотках. С медалями, орденами.
С утра, часов с пяти (подъем в 5–6), знакомый стук шагов, команда: «Выше колено!», «Песню!» — и песни, ладные,
Занятия по теме «Великая Отечественная война». Четко, грамотно отвечают курсанты. Может быть, мне кажется, но они и лучше нас (в 1941 году) учатся, и четче у них шаг, и сложнее песни. Наверно, кажется.
Строй с песней производит на меня неизгладимое и сентиментально-располагающее впечатление.
Михеев — очень хозяйственный, глубоко порядочный, и это у него в крови. Так армия укрепляет сильных людей: их «заграница» не могла погубить.
— Посмотрите на соседние казармы — стыд. А мою побелили, крышу саманом сам залатал.
О брате, который бросил жену с детьми и ругает мать:
— Я ему написал, что ты ведь мне теперь за отца и должен учить жизни, а сам что делаешь?
На войне братья Михеевы списались и решили встретиться, но, проехав по параллельным шоссе — Берлинскому и Бреславльскому, разминулись.
Рота выходит на марш.
Напевая, солдаты, чистят, протирают оружие, лопаты.
Потом их строят, комроты объясняет задачу: кто плохо обут, здесь же на земле переобувается, перематывает портянки. Комроты спрашивает:
— Больные есть, освобожденные? Шаг вперед!
Но, как на войне, с первого раза никто не выходит, хотя до построения кое-кто роптал, жаловался. Но вот один за другим выходят несколько человек. Я жду, что выйдет левофланговый, худенький, в больших сапогах. Но он не выходит. Вышли довольно сильные хлопцы: у одного прокол ноги, у другого малярия. Вот это первый шаг слабоволия. Помню, как я заставлял себя не делать этого в походе в 1941 году.
Но вот ряды еще раз сдвоены — и рота выходит.
Марш начался.
Пыльный большак и усыпанная галькой проселочная дорога. Степь и песок, и пшеничные, уже дозревающие массивы. Рота идет повзводно, на привалах заваливаются в кюветы, в ямы, задрав ноги, или садятся в колючие зеленые кустики. Жара. На привале — мне, пожалуй, даже не поверят — старший сержант Алексей Минин достает томик А. С. Пушкина «Драмы» и начинает звонко вслух читать из «Бориса Годунова». Рядом сидят его дружки, старослужащие, им, ходившим на войне по 150 километров, этот марш — орехи. Они улыбаются, слушают.
В каптерке сладковатый запах махорки.
Вывесил на стенку старшина свои ордена и медали.
Вместо пепельницы — гильзы от снарядов, панцирь черепахи — трофей пустыни.
Разговорился с сержантами. Хорошо знают Твардовского. Сержанты воевали; тут и хохол Лавриенко, и тяжеловатый, с Азовского моря, Бедный — поэт, частушечник, образованный. В своем углу, чуть отделившись от курсантов, они читают вслух Чехова и хохочут.
Старшина Михеев великолепно командует ротой, но как солдат
уже перезрел — томится без дела, часто спит, просится в отпуск. Такой же Аржанов — писарь роты, воевал. Это нормальная реакция фронтовиков, прослуживших долго, но не считающих военную специальность своею навсегда.В 6.30 урок по вождению танка. На ровной пыльной площади туркмены объезжают скаковых коней. Кони привыкли к танкам. Курсантов учат — плавно, не рвать; регулируя газом, начинать движение. Они ходят по кругу. «Любишь кататься — люби и таночки водить!»
Караульный Крутовский читает «Рудина». Как это ни странно, классическая книга крепче дружна с армейцами, именно дружна — она не выходит из взвода, из роты: Чехов, Пушкин, Тургенев. Новинка прочитывается и, если даже запоминается, вылетает из подразделения, не задерживается.
Опять вел беседу с курсантами. Ребята они хорошие. Говорили о том, что трудно привыкать к военной службе, о том, что девушки не дожидаются. Вот у курсанта В. жена уже вышла за его товарища. Потом вели разговор о том, что есть и хорошие жены, девушки…
На стрельбищах среди увалов, песчаных и лёссовых осыпей и бугров стоят машины. Стук автоматов, звонкие выстрелы из карабинов, которые больно отдают в плечо. Солнце палит невыносимо. Ребята стреляют, повторяют положение о стрельбах и условиях. Почти все увлечены, краснеют промазавшие.
Сейчас вернулся из отпуска рыжий курсант Либубер. У него умер отец. Он говорит дневальному:
— На заводе меня так приняли! Отца хорошо похоронили, и памятник хороший.
Было бы странно, если бы было по-другому.
В армии любят веселых и справедливых командиров, понимают острое слово. Взахлеб рассказывали мне сержанты М. Шевцов и В. Бедный — добрые фронтовики — о своем командире полка, который когда-то был старшиной в роте И. Е. Петрова. О его прибаутках и речах на разводе и поверке.
Ехал на самоходке. Ее вел курсант Лобода. Он волновался, все время говорил:
— Тушуюсь, а теоретически знаю.
Он рвал с места, не мог регулировать газ. Пылища дичайшая — в переднем люке стоит солнечным столбом, как в соборе.
Дружба у старых солдат — отличная, веселая, подшучивают друг над другом.
На Украине тактические занятия — отдых: природа какая! А здесь пески — выйдешь, и сразу язык на плечо.
Сегодня с утра поверка. Марш со знаменем, стрельба, строевая, устав.
Старшину собирают в отпуск. Старший сержант Шевцов дал ему свой гвардейский значок и орден Славы. У того утеряны. Дают чемодан, идут провожать.
Когда к Шевцову приходит в гости его старый друг из другой роты, он читает ему что-нибудь из Чехова и заразительно смеется.
Я, как старик, умиляюсь ребятам. Мне будет трудно с ними расставаться — какие они разные, развитые, сильные и веселые.