Завещание с простыми условиями

Словно трамвая и вовсе здесь не было.

Да и Дуганов увидел его лишь тогда, когда я взяла его за руку.

У меня появилось чувство, что из всех присутствующих на остановке пятнадцатый трамвай увидела только я.

Странное открытие неприятно кольнуло.

— …Ты что, меня не слушаешь? — долетел до моего слуха обиженный голос Дуганова.

Я обернулась к нему.

— Почему? Слушаю, конечно!

— Ну так нашла ты квартиру своего отца?

— Нашла, — со вздохом ответила я. — И скоро ты ее увидишь. Мы как раз туда и едем.

Я ожидала, что, увидев мое богатство, Дуганов остолбенеет прямо в прихожей, а, отойдя от шока, совершит по ней экскурсию с круглыми от восхищения глазами. Однако я ошиблась. Саша, конечно, проявил удивление и восторг, но совсем не в той степени, как я предполагала.

Настоящие же эмоции вызвал у него лишь портрет моего отца. Едва войдя в гостиную, он замер на пороге и во все глаза уставился на него. Оставив живописца наедине с художественным полотном, я прошла на кухню и заварила чай.

Из головы не шло странное ощущение, испытанное на остановке. Я вспомнила, как Альбинка, простояв час, так и не дождалась пятнадцатого трамвая…

На пороге, отвлекая меня от мрачных подозрений, появился мужчина моей мечты. Он нежно улыбнулся и присел на высокий стул перед тонкой фарфоровой чашечкой с изображением утки-мандаринки. Его взгляд опять достал до глубины моей души.

— Приятного аппетита, — пожелала я вмиг охрипшим голосом.

— Спасибо, — ответил он и взял в руку чашку так естественно, словно каждый день пил из китайского фарфора.

В этот момент он посмотрел на меня, и как бы сквозь меня.

Было похоже, что мысли его далеко.

На некоторое время в кухне воцарилась неопределенная тишина.

Я не решалась нарушить молчание.

— Послушай, Марта, — наконец, спросил он, вынырнув из раздумий, — тот портрет в соседней комнате… Чей он? Какого-то твоего предка?

— Ну да, — кивнула я, — на нем изображен мой отец.

Саша удивленно поднял брови.

— Кто это тебе сказал?

— Адвокат, который принес завещание. А что? — насторожилась я расспросами. — Что-то не так?

Дуганов глотнул из чашки изысканный зеленый чай с жасмином и почесал правую бровь.

— Да видишь ли, сам не пойму пока… Есть в нем что-то странное. Что-то, чего не должно быть…

Мерзкий холодок пополз по моей спине. Я сглотнула слюну. Узенькая змейка страха стала постепенно вползать внутрь моего тела.

— Ты говоришь, это портрет твоего отца? — вдруг будто очнулся Дуганов.

— Да, — шепотом подтвердила я, готовясь к чему-то ужасному.

— Но этого не может быть! — уверенно заявил он.

— Почему?.. — шепнула я совсем тихо.

И тут он произнес такое, от чего меня чуть не хватил удар.

— Потому что этот портрет написан в восемнадцатом веке!

Я вытянулась на стуле и захлопала глазами.

— Но…

Саша внезапно выскочил из-за стола и, схватив меня за руку, потащил в гостиную. Возле портрета мы остановились.

Я быстро взглянула на фигуру отца. Она стояла неподвижно, на том же месте, где я видела ее в последний раз.

— Видишь? — возбужденно восклицал тем временем Дуганов, тыча в портрет пальцем. — И краска, и холст, и манера письма, и еще многое другое, о чем ты не имеешь понятия, свидетельствует о том, что этот портрет написан не позднее восемнадцатого века. И, судя по всему, во Франции…

— Бред! — возмутилась я. — В какой еще Франции? Какой восемнадцатый век?! Это портрет моего отца! Он что, родился в восемнадцатом веке?!

Своим громким возмущением я спасала себя от ощущения того, что сказанное Дугановым — правда.

Саша внимательно посмотрел на меня и деликатно напомнил:

— Я все-таки художник и кое-что в этом смыслю.

В ответ на это резонное замечание я растерянно промолчала.

Однако Дуганов, не желая оставить злосчастный портрет в покое, вновь попытался уточнить:

— Откуда ты знаешь, что это твой отец?

И правда, откуда я знаю?.. Мне сказал об этом Корсаков. Но дело не в этом. Я и без Корсакова знаю, что это мой отец. Знаю так же точно, как то, что меня зовут Марта.

Дуганов приблизился вплотную к портрету и стал пристально вглядываться в него. Наконец, оторвав от него взгляд, он снова повернулся ко мне и твердо произнес:

— Франция, восемнадцатый век. Никаких сомнений.

Эта уверенность меня слегка покоробила. Память вернула меня в отцовский кабинет, где я читала его статьи в научном журнале. Кое-где они предварялись его фотографиями. На портрете, безусловно, изображен он. И в этом тоже нет никаких сомнений!

Что-то внезапно остро и горько защемило внутри. Какое-то чувство, неясное и неопределенное, вдруг медленно начало терзать душу, оттого, что я вдруг поняла — Саша не ошибается. Он знает точно — это Франция, XVIII век. А я знаю точно — это господин профессор фон Краузенштайн. И то, и другое — непреложная истина. И все же что-то одно надо исключить. Либо то, либо другое.

Он, однако, не заметил моего смятения. Снова повернувшись к портрету, он еще раз внимательно его изучил. После чего тихо сказал:

— И все-таки что-то здесь не то…

Ни с того ни с сего у меня вдруг сильно закружилась голова. Предметы поплыли перед глазами, а мозг вдруг стала заполнять непонятно откуда взявшаяся злость на Сашу. Казалось, она вонзается в мое сознание откуда-то извне. Не успев удивиться, я открыла рот, хотя не собиралась ничего говорить, и мой голос, искаженный ненавистью, вдруг неистово закричал:

— Да что ты привязался к этому портрету?! Сказано тебе — это мой отец, и перестань пялиться на него и проводить дурацкую экспертизу!

Вывалив все это на Дуганова, я, по-прежнему будто управляемая внешней злой силой, захлопнула рот.

Он взглянул на меня с нескрываемым удивлением.

— Марта! Что с тобой?!

Дуганов подошел ко мне и попытался обнять, но я, сама того не желая, вырвалась из его объятий.

Что это со мной?.. Я словно сама не своя!..

Моя сущность изо всех сил пыталась прорваться сквозь какую-то непреодолимую преграду. И — не могла. Какая-то черная власть двигала мной, как марионеткой.