Завет воды

Когда показались знакомые крыши Парамбиля, он с трудом сохраняет самообладание, вид родного дома неожиданно трогает до слез. В последние два года Филипос жаждал приключений, желал странствовать, как Джоппан, только еще дальше. Но сегодняшнее утро едва не стало для него последним на этой земле. По всем правилам он должен был утонуть. Даже проказа и дифтерия не сравнятся с опасностью плавания по разлившейся реке. В тот миг, когда он выпрыгнул из челнока, когда ноги его коснулись твердой земли, Филипос понял, что обманул смерть. Но вплоть до момента, пока не увидел Парамбиль, он не чувствовал себя в безопасности. Он всегда представлял, как, став взрослым, поселится в шумном городе далеко отсюда, в месте, где бурлит жизнь. Только сейчас Филипос осознал, насколько важен для него Парамбиль, что он нужен ему — необходим, как сердце или легкие. Человек покидает дом на свой страх и риск.

По этой дороге подъезжали на телегах, конных повозках, здесь громыхали тачки и топали слоны, но никогда прежде — транспортное средство с мотором. На веранде столпились люди. Должно быть, вся большая семья собралась, в страхе ожидая дурных вестей. Завидев автомобиль, все они замирают, как застигнутое врасплох в лесу семейство медведей-ленивцев. Филипос узнает близнецов, Джорджи и Ранджана, держащихся за руки, высокую стройную Долли-коччамму рядом с невысокой фигурой его матери и совсем коротышкой Малюткой Мол. И отдельно — крупный и бесформенный контур Благочестивой Коччаммы. А в муттаме несет дежурство одинокая тень. Самуэль.

Большая Аммачи наблюдает, как ее сын спускается с подножки, но не может двинуться с места. И только когда он бежит к матери, она преодолевает свой паралич. Обнимает его, ощупывает родное тело.

— Мууни, мууни. Это правда ты? Ты ранен? Что случилось? — Она хватается за горло, показывая, как настрадалась, приговаривая: «Аммачи тее тхинну пойи!» — Мама просто вне себя!

Малютка Мол, уперев руки в бедра, сердито смотрит на него, а потом шлепает по ноге. Но потом прыгает в объятия брата, высунув язык и весело хохоча. Даже Благочестивая Коччамма прижимает его к своей груди, и он задыхается от запаха пудры «Кутикура», смешанной с потом, а распятие больно тычется в щеку. Самуэль стоит рядом, и слезы радости катятся по его щекам. Филипос приобнимает старика:

— Самуэль, со мной все в порядке.

Оказывается, родные пошли по его следам, Самуэль нашел зонтик и выброшенную обертку из банановых листьев. Они обыскали берега реки, опасаясь худшего.

— Завтра мы поедем в церковь в Парумала, — говорит мама. — Я дала обет посетить святыню и возблагодарить Господа, если Он вернет тебя.

Филипос опасается, что такому человеку, как Чанди, который ездит на «шев-ро-летт», Парамбиль покажется убогим и захудалым. Но Чанди чувствует себя тут как дома, будто он давно потерянный кузен, а вовсе не вестник Господень, вернувший потерянного сына.

— Айо, коччамма, — своим гулким басом обращается он к Большой Аммачи, — ваш мальчик настоящий герой, вы знали?

Он потчует собравшееся семейство рассказом, всячески приукрашивая историю, но говорит так убедительно, что даже Филипос, который сам присутствовал при всех событиях, начинает верить в его версию. Но истинный гений Чанди проявляется в том, что он умудряется в своей байке ни словом не упомянуть о прокаженных. Он заканчивает словами:

— Коччамма, это знак Всевышнего, что ваш сын должен стать врачом, не правда ли? Это же дар Господень.

Филипос чувствует, что все глаза устремлены на него. Он с трудом выдавливает вежливую улыбку, но внутренне содрогается. Никогда в жизни у него не было ни малейшего желания стать врачом. А если бы и было, утренние события излечили бы его от подобных мыслей.

Женщины убегают в кухню помочь Большой Аммачи организовать угощение. В их отсутствие Джорджи делает знак большим и указательным пальцами, чуть наклонив голову, на что Чанди отвечает легким кивком и движением бровей. Близнецы исчезают и тут же возвращаются с утренним тодди, которое к этому позднему часу уже достаточно забродило, чтобы ударить в голову. Филипос удивляется, какое пиршество появляется из кухни: блинчики аппам прямо со сковородки, тушеное мясо, свежеподжаренные оопери — банановые чипсы, тера из манго, жареная рыба и жареный цыпленок. Он понимает, что еду принесли соседи в преддверии долгого бдения и, возможно, ужасных вестей.

Когда гостям уже пора уезжать, Чанди зовет:

— Элси, ты где?

С веранды отзывается Малютка Мол:

— Она со мной!

Они застают Элси на скамеечке Малютки Мол, девочка сидит, подобрав ноги под плиссированную голубую юбку, и рисует, а Малютка Мол стоит позади нее и пухлыми ручонками вплетает свои ленточки в косички Элси. Вокруг них разбросаны эскизы рисунков, которые просила Крошка Мол, — продавец бииди, слон, одна из ее куколок… все фигуры переданы мастерски. Элси сворачивает наброски в рулон и перевязывает его одной из ленточек Малютки Мол.

— Чечи, — говорит Малютка Мол, как будто Элси ее старшая сестра, хотя на самом деле сама годится ей в матери. — Пову аано? [150]

— Да, — отвечает Элси. — Мне надо идти.

— Ты скоро вернешься?

Элси утвердительно качает головой из стороны в сторону [151] .

Малютка Мол повторяет жест, добавив:

— Пойеэте вах.

Тогда иди-и-возвращайся.

150

Ты уходишь? (малаялам)

151

В Керале привычные нам утвердительные и отрицательные движения головой имеют противоположное значение.

Позже Филипос по просьбе Малютки Мол разворачивает свиток. Первый лист — портрет кого-то очень знакомого: мальчишеский профиль, лицо обращено к ветру, глаза полузакрыты, ветер оголил лоб, и волосы развеваются за спиной. Он никогда не видел себя глазами другого человека, это так непохоже на того, кого он разглядывает в зеркале. Удивительно, как всего несколькими линиями очерчены ноздри и губы, позволяя воображению зрителя завершить образ. Элси уловила ощущение движения, скорости. В том, как она изобразила его глаза, изгиб бровей, тревожную складку на лбу, она увековечила для потомков безумие и ужас дня, не похожего на прочие, — дня, который мог стать для него последним. И хотя она и не знает этого, но уловила его жгучую потребность оказаться дома.

глава 36 Нет мудрости в могиле [152]

1936, «Сент-Бриджет»

Прибывают монахини из Шведской миссии, и Дигби прощается с Бхавой и Шанкаром. Остальных отыскивает на винокурне, в амбаре, в саду и на грядках. Когда он только появился в «Сент-Бриджет», пациенты казались ему почти неразличимыми, слишком одинаковыми в своем уродстве. Но теперь он знает каждого, знает, что у всех тут свой особенный характер: балагур, миротворец, стоик, скряга — здесь представлен каждый тип личности. Однако все вместе они обладают озорным и игривым нравом. Или обладали, пока был жив Руни.

152

«…В могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости». Книга Экклесиаста, 9:10.

Дигби благодарит каждого за то, что приняли его в свое племя, он стремится выразить эту мысль и свою печаль расставания, складывая ладони перед грудью и глядя прямо в глаза. В этом перевернутом мире оскал означает улыбку, уродство красиво, а калека работает лучше здорового, но слезы везде одинаковы. В ответ они бросают свои инструменты, чтобы сложить ладони, стараясь изо всех сил. Дигби растроган кривыми «намасте» — со скрюченными, а то и вовсе отсутствующими пальцами или даже вовсе без ладоней. Изъян — символ нашего племени, наш тайный знак. Руни сказал, что нигде ему не была так очевидно явлена божественная сила, как в «Сент-Бриджет», — именно в несовершенстве. Господь говорит: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» [153] . Будь Дигби верующим, эта мысль его утешила бы.

153

2-е Послание к Коринфянам, 12:9.