Завет воды

После утра, проведенного с детьми, и послеобеденного бриджа Руни отправился в «Аль-Зух» уже на закате. Свернув на дорогу, ведущую к дому Майлинов, он узрел привидение: белый мужчина в клетчатой лунги [143] быстро шагал по тропинке, руки его были забинтованы. Руни опешил: это все равно что встретить леопарда, случайно забредшего на территорию человека.

В гостиной Майлинов Лена пересказывает историю, которая начинается с того, как один хирург в Мадрасе спас ее жизнь, сделав экстренную операцию, и заканчивается рассказом о том, как они с Францем приютили этого хирурга в своем гостевом коттедже. И поклялись держать в тайне его пребывание тут — вплоть до сегодняшнего дня. Франц хранит молчание.

143

Свободная набедренная повязка из цельного куска ткани, который не пропускают между ног.

Руни направляется к гостевому коттеджу с бутылкой сливового вина в руке. Обитатель коттеджа — то самое привидение — сидит на террасе, голова и плечи его прикрыты кашемировой шалью, а руки обнажены. При виде совсем еще юного хирурга, которому, наверное, нет и тридцати, сердце Руни тает. Он словно встретил товарища по оружию, однополчанина, павшего на поле боя. И что бы он ни намеревался сказать, это больше не имеет значения. Не произнеся ни слова, Руни находит стаканы, наливает и садится рядом с молчаливым незнакомцем. Веранда нависает над крутым склоном. При взгляде в долину голова начинает кружиться, такое ощущение, что стоишь на краю пропасти. Внизу аккуратными параллельными рядами тянутся чайные кусты, как будто по склонам холмов прошлись гигантским гребнем.

Через некоторое время Руни придвигает лампу, поворачивается лицом к незнакомцу и надевает очки. Осторожно приподнимает кисть руки молодого человека. Зрелище разрушенного инструмента, которым хирург зарабатывает себе на жизнь, наполняет глубокой печалью сердце Руни. Кроме всего прочего, это и его собственный кошмар, хотя в его снах виновником всегда является проказа. Он берет себя в руки. Делает глубокий вдох. Совместное путешествие, в которое они отправятся вдвоем, должно начинаться с любви, решает Руни. Любить больного — разве это не всегда первый шаг?

Он выразительно и долго сжимает предплечье Дигби, глядя ему в глаза. Молодой человек напуган. Он как дикое животное, думает Руни, инстинкт заставляет его оскалиться, свернуться в клубок, отстраниться, отвернуться… но Руни удерживает его взгляд и его предплечье. И надеется, что этот парень увидит в глазах Руни не жалость, а признание; они воины, сражающиеся плечом к плечу против общего врага. Секунды бегут. Юноша яростно моргает, а затем отводит взгляд. Обычно разговорчивый Руни сумел — своим молчанием, прикосновением, своим присутствием — передать мысль: Прежде чем мы начнем лечить плоть, мы должны признать наличие более глубокой раны, той, что повредила дух.

Руни пытается разобраться с тем, что видит. Тыльная сторона правой кисти представляет собой мозаику с островками тонюсенькой морщинистой кожи, усеивающей грубый шрам, который сжал ткани, выгнул запястье. Руни с усилием тянет, но это мало что дает. Пальцы превратились в скрюченные неподвижные корешки, потому что связки застыли. Руни бережно приподнимает лунги Дигби, обнажая правое бедро со струпьями размером с монету — хорошее решение. Доказательство, как доведенный до отчаяния хирург пытался вылечить сам себя. Что, кроме стыда, подвигло бы его на такой трюк?

Левая рука выглядит получше, ущерб ограничивается ладонью, которую полосой рассекает толстый шрам, края у него как по линейке — очевидно, Дигби схватился за какой-то раскаленный предмет. Контрактура от шрама стягивает ладонь, собирая пальцы в подобие клюва. На ушах и щеках кожа у Дигби шелушится и потеряла цвет из-за поверхностных ожогов. А шрам в углу рта, должно быть, какая-то старая история, не имеющая отношения к нынешней.

Руни вручает Дигби стакан с вином, а затем задумчиво набивает и раскуривает трубку.

— Я когда-нибудь смогу вновь оперировать? — Голос как треск сухих веток под ногами.

Что ж, констатирует Руни, мы можем поговорить. Прищурившись, он обдумывает ответ, попыхивая трубкой.

— Левую я поправлю сразу. У меня есть метод, позволяющий убрать контрактуру вашей ладони. Рука будет работать. А вот правая… Знаете, это была отличная попытка, трансплантация графтов [144] .

— И…

— И, друг мой… — Руни наполняет свой стакан, жестом предлагая Дигби присоединиться. Тот делает глоток. — Дигби — могу я вас так называть? Вы слышали про нос Ковасджи?

144

Крошечный элемент ткани для трансплантации.

Дигби уставился на Руни как на умалишенного. А затем кивнул:

— Да.

Руни доволен. Ковасджи был возницей у британцев. Воины Типу-султана захватили его в плен в битве с англичанами в восемнадцатом веке. Они отрезали Ковасджи руку и нос и отпустили. Без руки жить можно, но нет ничего более уродливого и постыдного, чем дыра на лице. Британские хирурги ничего не могли поделать с его внешностью, и тогда Ковасджи исчез, чтобы спустя несколько месяцев вернуться, демонстрируя свой новый нос. Ему сделали операцию каменщики в Пуне, которые использовали технику седьмого века, переданную самим Сушрутой, «отцом хирургии» [145] . Каменщики смастерили восковой нос — полую пирамидку, — подходящий по размерам к дыре на лице Ковасджи. Потом убрали модель, расплющили ее и поместили вверх тормашками по центру лба Ковасджи, как лекало. Скальпелем вырезали по контуру кожу, оставив нетронутой нижнюю часть, между бровями. Убрав шаблон, они подрезали и подняли кожу одним лоскутом, держащимся между бровей. Откинув лоскут кожи вниз, они пришили его края к дыре, оставшейся от носа, вставив маленькие палочки, чтобы ноздри оставались открытыми. Зажило все отлично, потому что кровоснабжение кожи сохранилось в месте ее прикрепления в межбровье. Нос, правда, немножко провисал из-за отсутствия хрящей, но воздух проходил свободно, и, главное, лицо было восстановлено. Британский хирург описал эту методику в медицинском журнале.

145

Древний индийский медик и писатель, автор трактата «Сушрута-самхита», где описаны многие острые и хронические болезни, способы приготовления и применения лекарственных средств. Он производил множество хирургических вмешательств, включая ампутации, пластические операции, кесарево сечение, удаление катаракты и т. д.

— Именно это вы планируете для меня? Лоскут кожи? — спрашивает Дигби.

Руни отвечает вопросом на вопрос:

— Почему нам на Западе понадобились столетия, чтобы изучить технику, которая у нас прямо под носом? Чего еще мы не знаем, а, Дигби? Чего еще?

— Доктор Орквист. Прошу вас. Что вы предлагаете?

— Зовите меня Руни, пожалуйста. Homo proponit, sed Deus disponit [146] , — показывает пальцем вверх Руни. — Я предлагаю вам отправиться в «Сент-Бриджет». Мы поедем завтра утром. Но при одном условии.

146

Человек предполагает, а Бог располагает (лат.).

— Каком? — Дигби встревожен.

— Скажите, что вам нравится сливовое вино.

глава 32 Раненый воин

1936, «Сент-Бриджет»

Дигби высадился на чужой планете. После недель жизни высоко в горах в поместье «Аль-Зух» жара и влажность долины лишь усугубили его смятение. Он гость в уютном бунгало Руни. В первый же день Руни ведет его в клинику через ухоженные сады, болтая на малаялам со встреченными по дороге пациентами. Дигби плотно складывает ладони, отвечая на их приветствия. Его опыт работы с проказой ограничивается наблюдениями за уличными попрошайками в Мадрасе. У него слишком много других забот, чтобы беспокоиться еще и о заражении проказой; вдобавок и Руни, похоже, равнодушен к этому вопросу.

В помещении, похожем на ортопедическую процедурную, огромный швед яростно массирует и растягивает руки Дигби, оценивая степень контрактуры. Обитатели «Сент-Бриджет» толпятся около открытых окон, как зеваки на карнавальном шоу уродов, заинтригованные этим зрелищем. Когда Дигби кричит от боли, публика разражается взволнованным ропотом.

— Что ж, вы убедили их, что проказы у вас нет, — улыбается Руни. — Они кричат по многим причинам, но никогда от боли. — Руни готовит шприц. — Правой руке необходимо вернуть больше подвижности в запястье, прежде чем я подумаю об операции. Но вот левая? Давайте починим ее прямо сегодня, идет?