Завет воды

Филипос просыпается при ярком свете, за окном сияет зеленый пейзаж: залитые водой поля с петляющими меж ними узкими земляными насыпями, едва удерживающими воду, в неподвижной поверхности отражается небо; кокосовые пальмы, бесчисленные, как листья травы; спутанные плети огурцов по берегам канала; озеро, усеянное каноэ, и величественная баржа, раздвигающая мелкие суденышки, словно процессия, шествующая по церковному проходу. Ноздри улавливают запахи хлебного дерева, сушеной рыбы, манго и воды.

Но еще прежде, чем мозг регистрирует эти образы, его тело — кожа, нервные окончания, легкие, сердце — узнает географию родины. Он никогда не понимал, насколько это важно. Каждый кусочек этого цветущего пейзажа принадлежит ему, и он сам присутствует в каждом его атоме. На благословенной полосе побережья, где говорят на малаялам, плоть и кости его предков впитались в почву, проросли деревьями, проникли в переливающееся оперение попугаев на раскачивающихся ветвях и рассеялись по ветру. Филипосу известны имена сорока двух рек, текущих с гор, тысячи двухсот миль водных путей, питающих эту землю, и он един с каждой ее частицей. Я росток в твоей руке, думает он, глядя на мусульманок в разноцветных блузах с длинными рукавами, в мунду, в платках, наброшенных поверх голов; они согнулись в талии, как листки бумаги, сложенные посередине, и ровной линейкой движутся по рисовому полю, погружая в почву ростки новой жизни. Что бы ни было со мной дальше, как бы ни складывалась история моей жизни, корни, которые должны питать ее, находятся здесь. Филипос чувствует, как внутри него происходит трансформация, подобная мистическому опыту, однако это не имеет никакого отношения к религии.

Юная Мисс возвращается из умывальной комнаты, останавливает Филипоса, когда тот бросается убирать чемодан и ящик с полки, и втискивается между ним и Арджуном. Она надела свои солнечные очки с загнутыми «кошачьими» уголками, повязала платок вокруг шеи, как будто прикрываясь доспехами от того, что ждет впереди. Арджун свежевыбрит и переоделся в накрахмаленную сорочку, на лбу у него намам Вишну, трезубец, — в противоположность намаму старого брамина, у которого горизонтальные полоски символизируют преданность Шиве. Линии раздела проведены — шиваиты против вайшнавов, — но мужчины улыбаются. Арджун признается Филипосу:

— Половина моей жизни прошла в поездах. Незнакомцы всех религий и всех каст, собравшись в одном купе, отлично ладят между собой. Почему за пределами поезда все иначе? Почему нельзя просто дружно жить всем вместе? — Арджун отворачивается к окну и тяжело вздыхает.

Филипос не успевает ответить, потому что они прибыли в Кочин. Носильщик уже хватает один из его чемоданов, в то время как второй носильщик вместе с вещами Мины норовит ухватить радиоприемник. Юная Мисс в замешательстве постукивает Филипоса по плечу и затем протягивает сложенный листок бумаги. Должно быть, выскользнувший из его блокнота. Она прощается без слов, коротким наклоном головы и улыбкой. Удачи, говорят ее глаза. И она уходит.

Только в автобусе по пути в Чанганачерри, пересчитав весь багаж, Филипос может наконец расслабиться. Но ужасно зол на себя, что не спросил, как зовут Юную Мисс. «Идиот! Идиот!» В гневе стучит он по спинке сиденья перед ним. Сидящий впереди пассажир возмущенно оборачивается. Филипос выуживает бумажку, врученную Юной Мисс; ужасно неловко, что она прочитала его список профессий. Но внутрь, оказывается, вложен еще один листок. Один из ее рисунков — портрет. На котором Филипос изображен спящим: голова прислонена к окну вагона, тело склонилось набок, под ребра упирается коробка с радио. Губы его плотно сомкнуты, а над ярко-красной каймой верхней губы заметен глубокий желобок.

Мы не можем по-настоящему увидеть себя со стороны, думает он. Даже перед зеркалом мы неосознанно поправляем выражение лица, чтобы себе понравиться. Но Юная Мисс уловила самую его суть: его разрушенные мечты, его тревоги, но вместе с тем нетерпеливое ожидание того, что ждет впереди. Она ухватила и его решимость. Филипос воспрял духом и радуется еще больше, увидев, как она изобразила его руки — одна лежит на коробке с радио, а другая на чемодане, полном книг. Их спокойная расслабленность говорит о зрелом мужестве, уверенности, это руки решительного человека. Мой отец расчистил джунгли; он сделал то, что другие считали невозможным. Я сделаю не меньше.

Как получилось, что всего несколькими карандашными штрихами Юная Мисс сумела передать все это, даже прохладный ветерок, дувший ранним утром, от которого онемела одна сторона лица? Слава богу, что он не стал выдумывать никаких баек и рассказал ей правду. Потому что она же видит его насквозь.

А внизу приписка:

Побит и сломан, но стал лучше. Удачи.

Всегда,

Э.

Жизнь назад школьница по имени Элси нарисовала Филипоса, когда он впервые в жизни ехал в «шевроле» ее отца. В тот день он был слишком занят собственными мыслями, очень волновался, понимая, что из-за внезапного наводнения его мать будет бояться самого страшного. Юная Мисс, тогда гораздо более юная, сидела рядом на заднем сиденье и прикоснулась к его руке, к той руке, что чудом помогла младенцу выжить. Тот свой ранний портрет Филипос прикрепил к внутренней стороне дверцы гардероба, и это было гораздо более точное отражение, чем в зеркале на внешней стороне.

Если Юная Мисс и есть та самая дочь Чанди, повзрослевшая и теперь еще искуснее владеющая карандашом, тогда определенно их свела вместе сама судьба. Филипос перебирает в памяти их диалоги в поезде и то, как она выглядела… ее безмолвное «прощай», ее последняя улыбка, неизгладимая в памяти.

Автобус резко останавливается, и шофер пулей несется в кусты.

— «Надо выйти», да? — ворчит женщина. — Если бы мужчины знали, как мучаются женщины! «Надо выйти» означает, что остальным приходится ждать!

Запах его попутчиков — кокосового масла, древесного дыма, пота, листьев бетеля и табачных палочек — душит и возвращает к реальности. Христиане Святого Фомы — сравнительно небольшая община, и они редко заключают браки с кем-то из внешнего мира. Тем не менее у Чанди, с его «шевроле», обширными чайными плантациями и образом жизни в стиле рекламы сигарет «Стейт Экспресс 555», наверняка много, очень много кандидатов на роль жениха его единственной дочери, и все они мальчики чрезвычайно богатые и невероятно образованные или как минимум чрезвычайно богатые. По меркам Парамбиля их семья — очень обеспеченные люди, но это не идет ни в какое сравнение с кругом Тетанатт-хаус.

Автобус трогается, и это движение дает толчок изменению в его взглядах, им овладевает вновь обретенная решительность. Я не намерен сдаваться. Элси красивая, талантливая, волевая. Она наверняка почувствовала, что между ними существует связь, что у них больше общего, чем какой-то нюхательный табак. Она, должно быть, сразу узнала его, хотя открылась только в самом конце путешествия. Элси, я создам себе имя. Я буду достоин тебя, взволнованно думает Филипос. А потом отправлю Большую Аммачи к свату Анияну с предложением о свадьбе. Худшее, что может случиться, это если твоя сторона скажет «нет». Но я по крайней мере попытаюсь, и ты узнаешь об этом. Но, Элси, умоляю, дождись. Дай мне хотя бы несколько лет.

Сидящая впереди пара оборачивается к нему — должно быть, последние слова он произнес вслух. Мужчина обращается к жене:

— Аванеу ватта.

Да, я сумасшедший. Чтобы достичь цели, нужно быть немного безумцем.

глава 43 Возвратись в дом твой [171]

1943, Парамбиль

В отсутствие Филипоса в Парамбиле все идет через пень-колоду. Самуэль упал, взбираясь на пальму, на которую ему совсем ни к чему было лезть, теперь у него лодыжка размером с кокосовый орех. Седой призрак в погребе уронил горшок и издает шумные стоны. Большая Аммачи, уже и без того раздраженная, спустилась туда, готовясь, если потребуется, вступить в бой. Но на этот раз в душном, затянутом паутиной пространстве погреба не обнаруживается никакого ущерба — горшок был пустым и даже не разбился. Аммачи понимает, что призраку просто одиноко. Она садится на перевернутую посудину и принимается тараторить, в точности как торговка рыбой, описывая череду недавних бедствий:

171

Евангелие от Луки, 8:39.