Завидное чувство Веры Стениной

— Женечка! — рассиялась Алла Леонтьевна. — Это твоя мама?

— Нет, — потупилась Евгения. — Моя мама вон там, — и предательски точно указала на Юльку с Джоном, которые с удовольствием курили у школьной калитки, похожие на дерзких старшеклассников. Алла Леонтьевна притушила сияние, и тут как раз началась праздничная линейка. Вера с трудом отцепила от юбки Лару, которая никак не хотела строиться вместе с другими ребятками. Потом послушалась, но, уходя, оглядывалась на Веру с таким несчастным видом, что у Стениной внутри всё просто взорвалось от жалости. К несчастью, на мышь этот взрыв никак не повлиял.

Директор гимназии был пригожий мужчина с небольшой лысинкой, похожей на пятно, которое продышали в морозном стекле трамвая. Он степенно прошёл к микрофону, заговорил — и Вера вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. Со стороны могло показаться, что её растрогала речь директора, и вполовину, кстати, не такая пригожая, как он сам. Но не было никакой стороны — никто не смотрел на Стенину, которая давилась и кашляла слезами. Как давным-давно заявила кому-то сама Вера — я плачу редко, но метко. Старшая Стенина, кстати, тоже заливалась слезами, не забывая, впрочем, бдительно отслеживать перемещения Лариных бантов — первоклассников вели парами будущие выпускники, и маленькой Стениной, конечно же, достался самый неприглядный. Лохматый, в прыщах и без галстука. Наверное, второгодник, подумала Вера, глотая свои глупые слёзы. Интересно, в таких гимназиях бывают второгодники?

После линейки родителям первоклашек велели дожидаться окончания первого и единственного в тот день урока. Юлька с Джоном уже исчезли — он в тот же день улетал в Москву по делам.

Чем в точности занимается Джон, Вера не знала — и подозревала, что этого не знает даже Юлька. Слова «заказ», «проект» и «контракт» звучали в его речи чаще, чем даже слова-паразиты, какие водятся и у самых образованных людей. Возможно, Джон просто сшибал где-то деньги от раза к разу, потом перезанимал и отдавал — предвосхитив тем самым кредитный стиль жизни нулевых лет. Питались Юлька и Джон впечатляюще — как-то в августе Стенину потрясла картина подругиной кухни. И вполовину не доеденный арбуз Юлька безжалостно выбросила в мусорное ведро, туда же следующим рейсом отправились банки с какими-то паштетами и кусок сыра, который бережливая Вера поймала буквально в воздухе — прихлопнула, как кошка бабочку.

— Смотреть уже не могу на этот сыр, — призналась Копипаста.

У неё проявлялись замашки богатой дамы и были ей к лицу. Вера спросила у мыши, будут ли они с ней завидовать Юлькиному достатку, но ответом её не удостоили. Значит, не будут. Стенину приметы чужого богатства никогда особенно не беспокоили. Вероятно, её зависть тоже на свой лад ущербна — и в стае других таких мышей её сочли бы изгоем. Мысль эта Вере понравилась. Привыкнув жить с куском в горле, можно привыкнуть и к жизни с чувством-мутантом.

В продуктовом магазине для богатых, «СВ-2000» на улице Малышева, Юлька покупала невиданные пельмени ручной сборки, зимнюю клубнику (есть которую, по мнению Джона, можно было только с сахаром, а лучше — с клубничным вареньем) и модный десерт девяностых — йогурты. Наблюдая эти загулы, Вера вспоминала о пионерском лагере, в котором они с Юлькой провели когда-то счастливую, но очень голодную смену. Одна девочка из отряда после отбоя вкушала под одеялом столовский хлеб с зубной пастой. Ах, детство! Вера тогда тоже пускалась в гастрономические эксперименты — однажды разжевала толстую ягоду шиповника, похожую на красную медузу, и обожгла язык шерстяными, колючими семенами. В тот день как раз приехала мама с «передачей» — привезла печенье «Шахматное», конфеты «Москвичка» и яблоко. Перед отбоем вожатая взяла чертёжное перо — и, подцепляя им кожуру, сделала из яблока прелестного ёжика, правда, иголки у него были ржавыми. Вера доставала одну «иголку» за другой, а потом сжевала всё яблоко целиком, вместе с семечками. Девочка, которая ела зубную пасту, объяснила Вере, что в яблочных косточках содержится синильная кислота и от неё умирают — Стенина проплакала всю ночь, ожидая смерти. На соседней койке крепко спала Юлька и во сне чмокала губами, как будто тоже ела яблоко. Или целовалась с кем-нибудь во сне — наяву они обе тогда ещё не пробовали.

Пока мышь отсутствовала, Вера много раз собиралась признаться Юльке, что смертельно завидовала ей с седьмого класса — но так и не собралась, а теперь это было бы как явка с повинной после убийства.

Мышь между тем развлекалась вовсю, наблюдая, как Лара пытается учиться — у неё не получалось почти ничего. Разве что на физкультуре она блистала, если можно, конечно, поставить рядом два этих слова — «физкультура» и «блистать». Прописи были в помарках, учительница — в недовольстве, Вера — в отчаянии.

Евгению перед самыми осенними каникулами наградили грамотой «Гордость школы» и приняли в школьный хор солисткой. Ясный голос, абсолютный слух. Как будто это у неё бабушка — гениальная пианистка, горевала Вера, пряча с глаз долой нотные тетради, купленные в далёкие счастливые дни.

Глава четырнадцатая

Грустная возлюбленная мёртвых, она ненавидит живых.

Вольтер

Рентгеновский снимок — истинный портрет человека, думала Стенина на пути в кабинет к рыжему доктору. Ничем не приукрашенный портрет — ни кожей, ни мыслями. Снимок просох не полностью, но Стенина так торопилась, что передала это чувство врачу рентген-кабинета — и та вынесла его в коридор, сама себя удивив неподобающей скоростью. Вера с интересом разглядывала свой череп, но в этом интересе ей было далеко до рыжего доктора. Он прямо-таки вцепился в снимок, как будто это было сообщение о наследстве, которого доктор ждал целую жизнь.

— Всё в порядке, — не без разочарования заявил он минуту спустя. — Сейчас выпишу справку, и пойдёте. А, кстати, далеко вам идти?

— В аэропорт, — усмехнулась Вера.

— О! — обрадовался доктор. — Какое приятное совпадение. Я живу на Тверитина, могу подбросить. Это небольшой крюк.

Вера представила себе этот крюк от улицы Тверитина до аэропорта Кольцово и решила, что у доктора отсутствуют даже минимальные способности к логистике и географии. Хотя направление он указал в целом верное, да и вообще человек приличный — помочь предлагает, и, кажется, искренне. Со времен незабвенного инвалида, который пытался её «завезти», Вера ни разу не сталкивалась с его последователями, и к тому же смешно подумать, будто бы рыжего заинтересовала раненная в голову немолодая женщина в этом смысле. Голова обвязана, кровь на рукаве, фигуру свою Вера давным-давно зевнула, — как в шахматах зевают ферзя, а насчёт лица у неё и в юности были сомнения, не то что сейчас. В общем, она сказала:

— Это было бы очень мило с вашей стороны.

— У меня как раз дежурство окончилось, — объяснил рыжий. И попросил подождать его буквально пару минут.

Вскоре они уже сидели в его машине, довольно-таки чистой. Доктор попросил звать его Сергеем, Вера согласилась. Почему бы и нет, если его и вправду так зовут.

— А можно просто Серёжа, — улыбнулся рыжий. И вот это Вере уже не очень понравилось.

…Первую серьёзную любовь Евгении тоже звали Серёжей, но домашним именем его было Озя. Каким-то образом обращение «Озя» проникло в школу и укрепилось. Вера считала выбор Евгении крайне неудачным. Озя был мелкий и вертлявый, как дворник, моющий заднее стекло машины на максимальной скорости. От одного взгляда на Озю у Веры начинало плыть в затылке. А вот Евгения — влюбилась.

— Он очень умный, тётя Вера. Он любит книги.

Представить Озю с книгой было нелегко — он бегал, орал, крутился на месте волчком, ронял стулья, в общем, делал всё, за исключением того, чтобы тихо сидеть с книгами. Возможно, он любил их на расстоянии.

Евгения ходила за своим Озей, как на невидимом поводке. Мышь надрывалась:

— А учится-то всё равно лучше всех. И поёт, рисует! Не то что наша дурочка.

Бедняжка Лара все свои первые каникулы пролежала дома с ангиной — участковая врачиха сказала, что это ещё и реакция на непомерные нагрузки в школе. Старшей Стениной такая версия приглянулась, и теперь она постоянно рассуждала о том, что ребёнка угробит такая учёба. Лучше бы Веруне не выпячиваться, а отдать Лару в обычную школу — вот хоть в бывшую свою двести шестьдесят восьмую. Вера, как ковбой из вестерна, напрягала жевательные мышцы, но молчала — теперь ссориться с мамой было нельзя. Именно мама сидела с Ларой, пока Вера пропадала в музее — потому что ей пришла в голову мысль взять, наконец, карьерную высоту. Ну, или хотя бы попытаться сделать первый шаг, с которого, как считают китайцы, берут отсчёт любые расстояния.

Вот о чём думала Вера, уставившись невидящим, как у занятого официанта, взглядом в чугунный павильон, и обращая к нему всю мощь своей мысли. Родители, которые бросают все силы на успехи детей, как правило, сами по себе ничего не представляют. Юлька, как бы ни пыжилась со своим еженедельником, ничего особенного там не сделала. «Не Вере такое говорить», — считал каслинский павильон. Но Юлька ведь и вправду даже писать толком не научилась, несколько раз сама же со смехом рассказывала о том, что ответсек ею недоволен — слишком много слов, слишком мало смысла. Вот почему Юльке так хотелось, чтобы Евгения стала успешной — детскими ручками Копипаста начнёт загребать себе славу, которой обнесли её самоё. «Жёстко стелешь, — крякнул павильон. — А что же Лара тогда в арьергарде? По твоей логике, у такой женщины, как ты, должен быть просто суперуспешный ребёнок!»