Зависть как повод для нежности
Шрифт:
В аэропорту, в стороне от встречающих, Галя увидела своего героя, художника из Питера. Художник казался ей романтичным, полной противоположностью бывшему мужу-программисту. Хотелось как раз чего-то такого. И если не по национальности, то хотя бы по профессии, телосложению, цвету волос. «Может, Поля, мы не там ищем? Отказываемся от своего божественного предназначения? Выбираем себе подобных. Да и вообще, мы ли выбираем? Или это нас выбирают? Как ты думаешь, мы имеем право на выбор?» Полина пожимала плечами: «Ошибаются все. Думаешь, они не проклинают тот день и час, когда нас встретили?» – «Проклинают. Мой так и кричал: почему я не ослеп в ту самую минуту, когда тебя увидел?» – «Но сами они надеются
Художника Галя выбрала самостоятельно. Так ей казалось. Она сама предложила не тянуть кота за хвост, а увидеться, поговорить. Все, что от него требовалось, так это встретить ее в аэропорту и забронировать гостиницу. Он предложил остановиться у него, но Галя поостереглась. Денег, конечно, было жалко, но гордость и свобода дороже. Она совсем не уверена была, что выбрала художника окончательно, и надеялась, что пообтесавшийся в США русский интеллигент с уважением отнесется к ее желанию быть независимой.
Одного взгляда достаточно было, чтобы понять, что он – не ее герой. Такой, какими были все мужики в России лет пятнадцать назад: в старой, застиранной рубашке в клетку, с длинными немытыми волосами, напряженным взглядом неуверенного в себе самца, который давно оценивал свои шансы на удачу как нулевые, но пока еще испытывал судьбу.
– Алексей, здравствуй.
– Здравствуй, Галина. Пойдем?
На разбитом «Кадиллаке» довез ее до недорогого отеля.
– Покажешь мне город вечером? Я пока немного посплю.
– Давай.
По тому, как загорелись его глаза, она поняла: понравилась.
А он ей – нет.
Определенно больной, алкоголик или шизофреник.
Алексей Маркин был художником, уехавшим из России в полной уверенности, что в Штатах станет известным и богатым. В него верили жена, дети, родственники, друзья и коллеги, которые остались в Москве. Талант его был безусловным, а успех быстрым, как в России, так и здесь, вдали от Родины, но в райских местах. Алексей писал пейзажи. А здесь дождь размывал все до акварельной чистоты. Влага висела в воздухе, оживляя и без того яркие цвета. На европейский вкус цвета экзотических растений Сиэтла казались слишком ненатуральными – ядовито-зеленый, сиренево-багряный, перламутровый, розовый…*
В Америке вообще искусственная гамма. Одежда, фасады, посуда выкрашены в специфические цвета. Особенно удивляет разлитый всюду чернильно-фиолетовый цвет. Это еще одна причина, по которой новичок будет чувствовать себя неуютно и жаловаться на то, что в этой стране все притворяются. Но Америка – это страна, в которой человек всеми силами старается подчеркнуть свое отличие от животных, а не гармонию с природой.
Может, потому, что природа здесь была такой доступной и впечатляющей, пейзажи расхватывали, но только до тех пор, пока в них звучали российские мотивы, под Левитана, а по мере того, как в картинах стали появляться японские сакуры и знакомые всем виды моря, Маркина перестали покупать. Всякий может выглянуть в окно и увидеть что-то подобное, даже лучше. Удавалось что-то продать по бросовым ценам в галереях Лос-Анджелеса. Но грянул финансовый кризис, и картины вообще перестали интересовать обывателя. Жена, приехавшая за Алексеем в Америку, еще некоторое время поддерживала в нем боевой дух. А он выпивал с такими же непризнанными гениями, художниками из России, проклиная страну, которая разочаровала его и отобрала мечту об американском Монмартре.
Прогулка оказалась недолгой. Алексей был уже навеселе, вел и без того раздолбанный автомобиль неаккуратно, Галю быстро укачало, и она попросила остановиться. Минут десять гуляла вдоль хайвея, соображая, что
делать. Потом села, пристегнулась и предложила:– Поедем к тебе. Посмотрю, как ты живешь, что творишь.
– Предупреждаю, это мастерская. Ты когда-нибудь была в мастерской художника?
– Когда-нибудь была.
– Мы, гении, не любим суеты. Для нас любовь – вдохновение.
«О, понесло!»
– Для нас, программистов, тоже, – Галя решила напомнить Алексею, что в гениях сегодня ходят не только художники. И вообще богема сегодня иная.
А какая разница между немытым программистом и лохматым художником? Одинаково неприятно, когда опустившийся мужик воображает из себя гения и требует безоговорочного признания минут на пять, чтобы потом снова погрузиться в мутные воды своих наваждений.
– Езжай помягче, а то меня стошнит прямо здесь.
Некоторое время Алексей ехал медленнее.
По дороге он произнес роскошную фразу из подросткового репертуара:
– Я как тебя увидел, сразу все ахнуло.
Галя отвернулась, чтобы скрыть досаду.
Мастерской служила пристройка к небольшому дому, который принадлежал пожилой американской паре. Алексей снимал у них эту пристройку, в ней и жил, оборудовав небольшой кухонный уголок с электроплиткой и столиком из куска фанеры. Посередине стоял бильярдный стол. На стенах – несколько картин с безликими натюрмортами и пейзажами, похожими на аккуратные копии других, возможно когда-то гениальных, полотен, от переписывания потерявших свой первоначальный свет. Алексей нервно прошел вглубь, к стеклянной стенке, открыл дверь и пригласил расположиться во внутреннем дворике. Дома он почувствовал прилив сил и уверенности. Не нужно было уже напоминать даме о том, что он – художник, твою мать, а не какой-то там работяга из дока.
Свидетельства артистического величия были повсюду – картины, книжный шкаф с альбомами репродукций, стаканы и баночки с кистями… На столике натюрмортом расположились фрукты, как будто с голландских полотен – крупный виноград, разрезанный лимон и подсохший гранат, а также немного потертая бутылка бренди. Для Гали он откупорил вино и даже откуда-то достал сыр. В довершение композиции на стол были выставлены два разнокалиберных бокала. Один круглый, большой, как аквариум, для вина. Другой – граненый, под бренди.
Становилось интересно. По крайней мере, визуально.
Время шло, бутылка пустела, красноречие художника нарастало. Он был философом вдобавок ко всему…
– Знаешь, что такое эмиграция? – раскачивался Маркин на стуле, подливая себе и Гале. Настроен он был решительно. – Это зона. А на зоне статус определяется силой, властью и сроком отсидки. И по этому кодексу ты – новобранец, салага. А салагу имеют все кому не лень. Может, потом тебе повезет больше, чем остальным, ты замуж выскочишь, разбогатеешь, бизнес свой раскрутишь. Но сегодня ты нуждаешься в своих и будешь делать все, что свои тебе велят. Сегодня у тебя нет ничего, чем ты могла бы удивить мир, детка. Даже если у тебя мультиоргазмия и грудь пятого размера.
– Третьего, – подсказала Галя.
– Ага… Извини, – художник лукаво покосился в сторону. Решил себя не выдавать, но все сканировал боковым зрением.
– Ничего.
– Ты эти фантазии насчет равенства брось. Нет никакого равенства в принципе. Его и не может быть. Все люди разные. И дело не в цвете кожи. Дело в разных возможностях. Тот, у кого их больше, тот и сверху.
– Ну сверху, значит, сверху, – согласилась Галя.
– У тебя нет пока ничего, кроме твоей психофизики и молодости.Но это не преимущества, это – слабые места. Ты – прекрасный кандидат для дедовщины. Любой молодой человек рассчитывает на то, что его выберут звездой, командиром, ахнут оттого, что он осчастливил собой этот мир. А все, чем он интересен миру, – это своим телом, молодостью и красотой. Попытки игнорировать этот запрос вызывают агрессию, – почти зловеще предупредил Маркин.