Зависть как повод для нежности
Шрифт:
Уже в машине, на заднем сиденье, попросила, прижав к себе Сему:
– Только езжай потихоньку, а то нас в твоем авто укачивает. Тошнит.
Маркин замер. Немного проехал, а потом вдруг спросил на выдохе, глухо и озабоченно:
– Может, ты беременная?
– Не смешно, – передразнила Галя.
И тут на нее будто благодать сошла.
Ну, конечно, она беременная. Точно, уже давно не было месячных. Елки-палки! А это чувство спокойствия и тихой радости! Не из-за климата, Америка тут ни при чем… Галя озадаченно посмотрела на Алексея, заволновалась. Как он узнал?!
Художник пояснил нелепость своей догадки:
– Когда женщина в положении, ее лицо просветляется, а у тебя оно с каждой нашей встречей все четче становится. Три встречи,
– По Светке скучаю. А если тут родить, то какое у ребенка будет гражданство? – спросила она машинально.
– Он станет настоящим американцем, – успокоил ее Маркин.
– Да ты что?! Так нужно всем сюда приезжать рожать, – сделала для себя открытие Галина.
– Смешная… Тебе же все равно, где и от кого рожать. Тебе не все равно только, с кем растить.
Откуда он все знает? Наверное, от алкоголизма тоже наступает просветление.
– Зато тебе ни то, ни другое, ни третье не важно.
– Неправда. Давай дом посмотрим. Для меня и это важно. У меня сейчас тоже что-то вроде беременности. Все важно и все в кайф.
Он не столько ремонтировал, сколько оформлял чужой дом. Галина была обеспокоена своим предполагаемым состоянием. С досадой отметила, что эта идиллическая картина, где мужчина и женщина в ожидании ребенка приводят в порядок дом, – издевательство над женскими надеждами. У нее с детства был пунктик. Сон, наваждение, три секунды всего, не больше: она заходит в дом к мужчине. И все. Не он стоит на пороге ее дома, и она его приглашает, а наоборот – Галя впервые приходит домой к мужчине, и он распахивает дверь, впуская ее внутрь. Этот сон сводил ее с ума. Еще и еще, раз за разом: она волнуется, потому что в первый раз пришла в гости к мужчине, который ей нравится; он открывает, радостно улыбаясь, будто встречает самого желанного гостя; за спиной у него коридор с дверьми направо, налево, не важно; она входит в его объятия и дом одновременно.Объятий, впрочем, во сне не было, но эти три секунды «до того» исчерпывали целиком Галино представление о счастье. В конце этого сна она переживала необычайный восторг. Высшее наслаждение. Стонала от восхищения. Может быть, девочкой она радовалась возвращению домой от многочисленных родственников, а ее так встречал радостный отец? Вряд ли. Отец был суровым человеком. Жестоким. Скорее дядя Федя радовался всем детям, и Гале в том числе. А может, это кадр из фильма, который Галя когда-то смотрела, и он произвел на нее настолько сильное впечатление?
И вот теперь улыбающийся, воркующий как голубь и грациозный как кот, Маркин ходит по чужому дому, открывает двери и приглашает ее.
Она встала как вкопанная. Слезы счастья покатились из глаз. Такой большой, красивый дом, как бы тут было славно жить!
Чтобы скрыть слезы, Галя отошла к окну. За окном цвела сакура, вишневый садик, как у бабушки на Полтавщине.
– Ты что? – почувствовал неладное художник.
– А научи нас рисовать. Красить. Как ты это делаешь?
– Ты хочешь мне помогать? – не поверил Алексей. Он вовсе не собирался эксплуатировать женщину, которая ему нравилась. Ему хотелось просто наблюдать за ней.
– Да я, может, лучше тебя справлюсь! Так что мы еще посмотрим, кто кому помогать будет, – дразнила его Галя, вспомнив детскую привычку.
Она завязала подол узлом и заткнула его за пояс, как делали в селе, чтобы не запутаться в одежде и не запачкаться, когда нужно было низко наклоняться или высоко залезать.
– Ну, давай, только не жалуйся. Будем сейчас краски смешивать… Иди, детка, выбирай.
И так Гале понравилось возиться с красками, что она и на следующие выходные напросилась к Леше в помощники. И он ей пообещал, что возьмет в ученицы. А Сему – в ученики. Хотя мальчик и не разделял общего энтузиазма, боялся испачкаться. Только ходил рядом туда-сюда, посматривал, что делают взрослые.
У Галины не было иллюзий о легком женском счастье. Из трех элементов идеального расклада – ребенок, дом и мужчина – обязательно будет отсутствовать хотя бы один. Где же взять мужчину с домом? Да она и не мечтала никогда получить все даром. Это было бы нечестно. Каждый должен вложить свою лепту. Галю устраивала философия совместного труда. Во-первых, она привыкла, что женщины и мужчины в селе трудятся на равных. Не будет один отдыхать, пока другой работает. Это считалось зазорным. Лень – самый тяжкий грех. А уж остальные грехи – от незанятости, той же лени.Не будет работящий человек, который себе цену знает, пьянствовать, красть, на чужую жену заглядываться. Некогда будет ему убивать и грабить. Во-вторых, ей очень нравилось делать что-то вместе. Хоть вдвоем, хоть втроем, хоть вдесятером. И поговорить, и помочь, и подбодрить могут те, кто работает рядом. Такая работа только заводит, какой бы она ни была тяжелой. Вместе легче начинать работу. А когда дело пошло, закрутилось, уже и сам не можешь остановиться. Так они с бабушкой хату белили. Потолки высокие, козлы старые, низкие, нужно вставать на цыпочки, чтобы мохнатой щеткой мазнуть по потолку. Лицо все в брызгах краски, она щиплет, щекочет, в глаза въедается. А бабушка ее нахваливает, слов не жалеет: «Ах ты моя внученька, ах ты моя помощница единственная. Ни у кого такой работящей нет. Никому так не повезло, как мне!» Галя старается, чуть ли не танцует на козлах, хотя от усталости ноги-руки дрожат, немеет спина и голова кружится. Зато как хорошо потом, отдав себя всю, до капельки, работе, растянуться на траве или на полу на старом одеяле.
Она соскучилась по нормальной, понятной, наполненной трудом и добрыми чувствами жизни, которая у нее была. Пусть давно, в детстве, совсем недолго, но ведь она была необыкновенно счастливой девочкой. Тело помнило радостное напряжение, а сердце – бабушкино обожание, та любила ее больше всех на свете, так, как никто ее с тех пор не любил.
Если бы все было так просто: закатал рукава, подоткнул подол и наклоняйся, не ленись. А в конце тебя ждет награда – любовь. Ах, если бы только так было!
На обратном пути Галя все-таки попросила Маркина заехать в аптеку, чтобы купить тест на беременность. Про тест она, конечно, ему не сказала. Повертела его в руках в раздумьях, сделать это немедленно или отложить, приготовиться, внутренне сконцентрироваться? Но собралась с духом и шагнула в сторону туалета.
Вышла напряженная, суровая, пришибленная. В руках надорванный пакетик от теста. Села тяжело, на вдохе, на переднее сиденье и выдохнула:
– Маркин, ты угадал. Я в положении, – не могла Галя одна оставаться с этой новостью.
– Давай поженимся, – предложил он спокойно.
– Это же не твой ребенок.
– Откуда ты знаешь? Мы же…
– Не фантазируй. Ты напился и уснул, – Галя врать не собиралась, и Алексея в отцы не примеряла. Она вообще еще ничего обдумать не успела.
– Не могла соврать? Что тебе стоило сказать, что это наш ребенок? – укорил он ее.
– Слушай, что вы все врете? Ты сестре, сестра – тебе, жене… И так жизнь вся перепутана дальше некуда. Зачем же ее еще больше путать?
– Наоборот, мы пытаемся ее исправить, чтобы не была такой, как есть, – обиделся Маркин. – Как хочешь. Я, как благородный человек, не мог не предложить тебе выйти за меня. Ты же тут рожать хотела…
– Я еще даже не решила, буду ли рожать, – громко сказала она, на всякий случай оглянувшись на Сему, чтобы убедиться, что тот спокоен.
– А ты и не думай. Ясно же – рожать. Ты когда-нибудь аборт делала?
– Да нет. Страшно, – призналась Галка.
– Тогда ты не знаешь, что восемьдесят процентов женщин после аборта впадают в депрессию, и больше никогда не возвращаются к нормальной жизни, загибаются от чувства вины.
– Ну откуда ты все это знаешь? – скривилась она – тоже мне подружка нашлась.
– Я готовился к встрече с тобой, – нашел художник красивое объяснение.
– Ты что, знал? Я не знала, а ты знал? – не поверила ему Галина.
– Потому что мне ты нужна больше, чем сама себе. Ты понятия не имеешь, какое ты сокровище. Если бы только догадывалась… – заволновался он, совсем как ребенок, сейчас расплачется.