Завтра наступит, я знаю

Вот только на их месте в альбоме шуршали пустые плёночные кармашки, кое-где надорванные. Будто чья-то недобрая рука зло и целенаправленно изъяла из прошлого Регины саму память о бывшем возлюбленном.

Глава 3

Когда всё плохо, любая мелочь может стать последней каплей.

Макс Фрай. «Большая телега»

Ночью мороз ударил под сороковник. Давно такого не случалось в их чернозёмном краю; последние зим десять стояли на удивление мягкие, а традиционные мартовские стужи, «когда отчаянье берёт⁴», проскакивали как-то несерьёзно, словно для галочки… Поэтому увидеть на снежном гребне из откинутого с тротуара снега кучку заиндевевших воробьиных трупиков стало для Регины шоком. Ветер ерошил пёрышки на навсегда застывших тельцах. Ёжась, поджимая лапы, спешили в убежище бродячие коты, не обращая внимания на неподвижных птиц; сигналила откуда-то издалека Жанка, не нашедшая места для парковки, а Регина всё не могла отвести взгляд от пёстрых комочков, в которых больше не оставалось жизни…

«Дурное предзнаменование». Так, кажется, ляпнула нехорошей памяти Анна Каренина брату Стиве. Именно что дурное. Предзнаменование. Жуть. Плохое слово. Плохое событие. Плохой день, ай-ай-ай, какой плохой… И щёки от стужи немеют сразу, и пробираться до Жанкиной «Реношки» придётся через весь двор, сквозь вонючие дымовые столбы от разогревающихся машин и вялый мат выдохшихся автовладельцев, добрая половина которых обнаружила аккумуляторы разряженными… И на сердце скребёт.

– Жуть какая-то, – пожаловалась подруга, пытаясь отрегулировать поток тёплого воздуха, упорно отчего-то не желающий отогревать всё лобовое стекло, а лишь выдувший прозрачное окошко перед ней самой. – И без того еле добралась, сколько времени потеряли… Ой, опоздаем!

– Да ладно, тут ехать то два квартала, – пробормотала Регина, всё ещё полная мрачных предчувствий.

Жанна поперхнулась леденцом, привычно сунутым за щёку при очередном отвыкании от курения, и уставилась на неё:

– Рин, ты чего? Какие два квартала? Никитины уже седьмой год, как на Космонавтов переехали! Ты ж сама…

Осеклась, пробормотала, отведя глаза:

– Сама рассказывала, как с Игорешкой там встречалась, пока Маринка с детьми в Турцию летали…

Регина так и застыла.

– Я рассказывала? Ты что? Когда это было?

– Да в сентябре, разве не помнишь?

Жалостливый голос так и хлестнул по нервам.

– Не помнишь? – тихо повторила Жанка. – Рин, как же так, а? Это после чёртова инсульта, да? А я гляжу, ты и вчера всё тормозила…

– Не помню, – сдавленно ответила Регина. И вдруг шарахнула кулаком по пластиковой панели. – Не помню, не помню ни хрена! Да что со мной такое?

Застонав, уткнулась лицом в ладони, угнулась вперёд.

– Ну как же, так? Как же так? Амнезия ведь или есть, или её нет, а тут – будто кусками выдрано всё! Не помню! И дома хрень какая-то… Фотографий нет, книг нет, тряпок нет… Что это? Что?

– Ой, Рина, Рина, Риночка, Региночка, ты только успокойся, ладно? На-ко вот, хлебни!

Подружка не только лепетала, но и дело делала. Отведя ладони от лица, Регина обнаружила прямо перед глазами флягу. Поспешно перехватила. Да. Обжечь горло, пищевод чем-нибудь едким, да хоть кислотой – вот то, что сейчас насущно необходимо, иначе она просто с ума сойдёт. Коньяк упал в желудок огненным шаром, непостижимым образом взорвался где-то в голове…

…и принёс желанное спокойствие вкупе с вновь затуманенным разумом. Впрочем, не совсем уж поплывшим: просто она словно со стороны себя видела и слышала. А внутри всё умерло. Или отключилось. Хорошо бы навсегда.

Оказывается, Жанночка уже вырулила на проспект и влилась в поток машин. Вот и славно, вот и хорошо, они всё же успеют, подумала Регина. И сглазила. Четверти часа не прошло, как «Реношка» чихнула двигателем и стала, как Сивка-Бурка. Как лист перед травой. Жанка тихо взвыла, ругнулась и застучала ладонями по рулю.

– Чтоб тебя, образина!

Регина уставилась на шестнадцатиэтажную высотку, одну из трёх в жилом комплексе по ту сторону дороги.

– Это… здесь? – спросила неуверенно.

– Ну, хоть что-то узнаёшь, – выдала подруга, снова и снова пытая зажигание. – Гадская сила, уже скоро вынос… Слушай, Рин, беги. Беги без меня, оно тебе важней, ей-богу! Мне тут теперь долго торчать, вот печёнкой чую, всеми потрохами, что долго. Не брошу же я машину посреди дороги, я даже на обочину не зарулю, гадская сила…

Не печёнкой, а всем нутром Регина вдруг поняла: не зарулит. Не выйдет. Не вместе с ней, во всяком случае. Нечто, не подвластное разуму, просто не выпустит Жанку из машины, пока она сама здесь. А значит, идти, прощаться с Игорем надо одной. Отчего-то так нужно. То ли коньяк нашептал, то ли и впрямь продолжала твориться какая-то мистика, но твёрдое знание, что сделать это придётся, осело в голове накрепко.

Молча она вышла из машины, даже не закашлявшись от едкого морозного воздуха, ободравшего лёгкие. Аккуратно прикрыла дверцу. На автомате шагнула к переходу, до которого было метров пять, подняла руку в нетерпении – только что зелёный человечек на пешеходном светофоре сменился красным, а ждать не хотелось – и вот чудо: поток машин, тронувшийся было с обеих сторон, застыл, пропуская одиночную женскую фигуру в длинном пальто, отороченном лисьим мехом. Она шла, почти не глядя по сторонам, да и перед собой ничего не видя, словно увлекаемая таинственным зовом, который тянул её за собой бережно, но торопливо, по кратчайшему расстоянию к ему одному ведомой цели.

Словно по наитию она юркнула под арку между домами и оказалась в просторном дворе, обрамлённом, как крепостной стеной, тылами многоэтажек. По периметру хоккейной коробки, которую пришлось обогнуть, приткнулось множество иномарок; возле одного из подъездов собралась уже порядочная толпа мужчин и женщин со скорбными, багровыми от холода, а потому плохо узнаваемыми лицами. Не во всех семьях, но ещё соблюдалась традиция – выносить покойного проститься с домом, с соседями и друзьями, дать возможность сказать несколько добрых слов тем, кто не сможет проводить до самого кладбища. Правда, в этот раз прощание не затянется: распорядитель уже трёт пунцовые щёки, его команда нетерпеливо подпрыгивает у распахнутых дверей машины-катафалка, из которой проглядывает красный бархат траурного постамента и угадывается зелень соснового лапника…

Регина и не заметила, как оказалась неподалёку, за спинами их с Игорем сослуживцев. Не сколько из стремления скрыть лицо, сколько защищаясь от холода, она натянула поверх шапочки просторный капюшон, зарылась в мех так, что лишь глаза наружу торчали. Впрочем, захоти она и впрямь остаться неузнанной – попытки эти оказались бы ненужными. Присутствующим было не до опоздавших: дружно вздохнув, они устремили взгляды на выплывающую из широко распахнутых дверей подъезда лакированную тёмную крышку гроба. А затем и на сам гроб.

Толпа чуть подалась вперёд, обступила специальный постамент с печальной ношей. Просветов меж фигур, облачённых в шубы и дублёнки, не наблюдалось, и Регина невольно подалась в сторону. Ей и хотелось увидеть Игоря, до какого-то жадного болезненного любопытства – узнает она его или нет? – и было боязно, как девчонке, замешанной в чём-то постыдном. В то же время кто-то другой внутри наблюдал за её метаниями бесстрастно, холодно, просто дожидаясь окончания тягостного действа.

Неподалёку взвизгнули тормоза. Хлопнула дверца. Машинально Регина обернулась…