Завтрашний ветер

что он старался их сделать такими же, как он сам.

Они не будут его любить потому, что их тоже не

будут любить их собственные дети: они станут не-

навидеть в собственных детях бывших себя и в са-

мих себя вариацию своего отца.

Ему, кстати, не так уж важно, любят ли они его

на самом деле. Но ему важно, чтобы они не смея-

лись над ним. Больше всего он боится их смеха.

Этот смех — крушение всего его салонного фанфа-

ронства. Невинный смех кажется ему жестоким,

ехидным. Но чем больше он корчится, как от ожо-

гов, от смеха собственных детей, чем больше он бо-

рется с ним, тем более этот смех становится менее

невинным и действительно жестоким. Невинный са-

дизм плоеного воротника, надеваемого на шею ка-

менной зверюги, может кончиться гарротой на отце

или еще на ком-нибудь другом. Подделываясь под

их жаргон, он становится еще смешней и сам бесит-

269

ся от этого. Расточаемая из его уст высокопарная

скука при попытках экскурсий с целью «поднятия

культурного уровня» приводит лишь к поднятию

уровня их издевательств. Он превращается в над-

смотрщика за душами, и музеи, куда он их насильно

затаскивает, пахнут для них, как концентрационный

лагерь. При чтении романа у меня было иногда ощу-

щение, что он вертится как заезженная пластинка на

одном и том же месте. Но так вертится на одном

и том же месте сладкая песенка лицемерного воспи-

тания, тайная цель которого — лишь подчинение.

Насилуемые даже культурой — это всего лишь на-

силуемые. Да разве это культура — смакование, по-

глаживание древностей? Разве можно ставить все

древности мира выше сегодняшних человеческих

страданий? Страдания — это самые вечные челове-

ческие древности, ценней которых нет ничего. Непо-

нимающий собственного ребенка уже этим некуль-

турен, какие бы «гонорис каусы» ни висели в золо-

ченых рамах на его стенах. Жизнь героя Саррот

пуста, хотя он старается ее загромоздить раритета-

ми. Издерганный мазохизм его постоянных мыслей

о смехе детей невольно превращается для него в

один из лелеемых фетишей. О чем он будет ду-

мать, бедняга, если они вдруг перестанут смеяться

над ним? Он нуждается в их смехе, чтобы любить

самого себя, страдающего, униженного, оскорбленного.

Любому эгоизму необходим чей-то другой эго-

изм, чтобы в борьбе с ним ценить себя еще больше.

В 1845 году Герцен писал в «Письмах об изу-

чении природы»: «Из поколения в поколение пере-

даются схоластические определения, разделения, тер-

мины и сбивают чистый и прямой смысл начина-

ющего, закрывая ему надолго — часто навсегда —

возможность отделаться от них».

Значение романа Натали Саррот в том, что она

выносит приговор схоластике воспитания. Такая

схоластика — лишь самозащита внутренней пустоты,

когда отцам нечего преподать детям за исключением

банальностей, от которых тошнит детей. Тогда дети

переходят к своей самозащите — к смеху. Эта са-

мозащита может стать самоубийственной, если смех

из невинного станет злорадным, циничным. Тогда,

смеясь над собственными нравственно обанкротив-

270

ншмися отцами, дети станут похожими на них, даже

если эта похожесть будет скрыта под кажущейся

наоборотностью.

На обратном пути я зашел на большую выстав-

ку Модильяни, где висели его прекрасные портре-

ты женщин с удлиненными думающими лицами.

Портрета Ахматовой здесь не было, но он как бы

прорисовывался на стене. Я думал о судьбе заме-

чательных женщин в искусстве, одна из которых —

Натали Саррот.

А потом черт меня занес на американский бое-

вик «Пульсация» режиссера Пальма, где пришлось

хлебнуть много, как говорят американцы, «кетчуп-

ной крови». Но из медицинского интереса я не ушел

на половине и честно досмотрел фильм до конца.

Вот его сюжет: женщина моется под душем. Тут

сквозь потолок на нее обрушивается насильник.

Дальнейшее сводится к бесконечным вариациям на

тему секса, извращений, патологических состояний ду-

ха и тела. В конце концов героиню убивают. В фина-

ле под тем же душем моется уже другая женщина.

Не думаю, что Натали Саррот полностью пра-

ва, говоря о том, что вкус не воспитывается. Если

бы с детского возраста ее пичкали только такими

фильмами и подобными книгами, то разве доста-

точно было бы врожденного вкуса, чтобы стать та-

кой личностью и такой писательницей, какой она

стала? Чьи-то добрые руки ввели ее в прекрасный

мир классической русской и французской литерату-

ры. Но ведь не всем в мире попадаются такие доб-

рые руки. Сложен этот вечный город Париж, в кото-

ром поскрипывает тонкое, умное перо Натали Сар-

рот, а за углом показывают патологически бездар-

ный фильм. Нравственность не имеет права быть

пассивной, когда безнравственность так воинствую-

ще агрессивна. И может быть, наспех замытое, но

не стертое до конца пятно крови на асфальте перед

моим парижским окном у бара, где ночью кого-то

убили,— это результат одного из таких фильмов?

Вот о чем я думал на следующее утро, проходя

мимо этого пятна. А рядом по тротуару шли пари-

жане к своим избирательным участкам. И может

271

быть, многие из них думали о других таких же за-

мытых или потенциальных пятнах, когда проголосо-

вали за перемены.

з

Голосование было тихим, я. бы даже сказал,