Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу

Первая речь Цицерона против Катилины, произнесенная в храме Юпитера Статора, где собрался Сенат, начинается так: «Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине, ни стража, обходящая город, ни страх, охвативший народ, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места для заседания сената, ни лица и взоры всех присутствующих? Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт? Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял? О, времена! О, нравы! Сенат все это понимает, консул видит, а этот человек все еще жив». [57]

57

Пер. В. О. Горенштейна.

Между тем именно в 63 году он как никогда был близок к своей заветной мечте. Безродный выскочка, «новый человек» (homo novus), он не только достиг высшей государственной должности, но и с блеском разоблачил масштабный заговор сенатора Катилины, произнеся по ходу дела одну из самых известных речей за всю историю человечества.

Несмотря на то что консульский год Цицерону достался бурный, он нашел время и силы заняться Остией. Скорее всего, такое поручение он получил от Сената. Но из произведений Цицерона известно, что мореплаванию и гаваням он придавал большое значение — так что его личные убеждения и общественный долг счастливо совпали.

Судьба и здесь сыграла с Цицероном злую шутку. Когда ворота ремонтировали в I веке нашей эры, при императоре Домициане, на них подновили надпись. Она сохранилась в виде мелких кусков, из которых археологи и филологи постарались сложить понятный текст. Оказалось, что кроме имени Цицерона (который «возвел» ворота) там указано имя народного трибуна Клодия Пульхра, который их «завершил и посвятил». Это было бы непримечательно, если бы Клодий не был злейшим, заклятым врагом Цицерона. Сохранились жалобы Цицерона на то, что Клодий вписывает свое имя на чужие постройки — возможно, сердце у оратора болело в первую очередь за дорогие ему остийские ворота.

Клодий и Клодия

Публий Клодий Пульхр — колоритнейшая личность, которая и могла только появиться на излете республики («блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые»). Родом из знатного и богатого патрицианского рода Клавдиев, он с молодости был известен безудержными сексуальными похождениями и буйными дебошами. Самой известной его эскападой стало проникновение на празднества в честь Доброй Богини (Bona Dea); этот важный культ был недоступен для мужчин, они даже не знали настоящего имени чтимой богини (и поэтому не знаем его и мы). Празднества обычно справлялись в консульском доме, но в тот раз оба консула были больны, и гостей (знатных римских дам) принимала Помпея, тогдашняя жена Юлия Цезаря, который занимал должность верховного жреца. Клодий, переодевшись в женское платье, проник в дом (как говорили — чтобы повидаться с Помпеей, с которой у него был роман), но был опознан служанкой. Последовавший скандал растянулся на годы: Цезарь развелся с женой (заявив, что жена Цезаря должна быть «выше подозрений»), а Клодий был отдан под суд за нарушение общественной морали (incestum). Несмотря на все усилия Цицерона, Клодий подкупил судей и в конце концов был оправдан. Следующим скандальным поступком в жизни Клодия стал переход из патрициев в плебеи. Клодий, по натуре политик-популист, хотел занять должность народного трибуна — она давала больше всего рычагов влияния любителям прямой демократии и власти толпы. Но эта должность была закрыта для патрициев. Тогда Клодий стал приемным сыном одного плебея (возможно, дальнего родственника). Именно тогда он из Клавдия превратился в Клодия. Усыновление было обычной практикой в римской семейной и общественной жизни, но оно диктовалось строжайшими правилами, которые в этом случае были демонстративно нарушены; достаточно сказать, что вопреки всем приличиям приемный отец был младше сына. В должности трибуна Клодий протолкнул закон, объявляющий преступником любого, кто казнит римского гражданина без суда. Этот закон имел обратную силу и был направлен лично против Цицерона, который без формального судебного процесса расправился с участниками заговора Катилины. Цицерон пытался защищаться на юридическом поле, но быстро понял, что дело будет решаться не речами, и удалился в изгнание, а Клодий и его приспешники разорили римские дома и загородные поместья Цицерона и его семьи. У Клодия была сестра, с которой он, как говорили, был интимно близок. («… Если бы я не враждовал с мужем этой женщины — братом, я хотел сказать братом; все время путаю», — издевался Цицерон.) Она вместе с Клодием была удочерена плебейским семейством и получила новое имя. У этой Клодии есть две претензии на посмертную славу, одна несомненная, другая сомнительная. После смерти мужа она жила веселой вдовой, развлекая несколько любовников разом. Одного из них, Марка Целия Руфа, после разрыва она публично обвинила в попытке ее отравить. Дело дошло до суда. Защищать Целия взялся Цицерон и в своей речи нарисовал такой портрет аморальной и развратной женщины, что потомство содрогается до сих пор. На основании этого самого портрета и беглого замечания одного писателя два века спустя Клодию часто отождествляют с Лесбией, героиней лирических стихотворений Катулла, — катулловская Лесбия так же сексуально привлекательна, непостоянна и жестока. Конечно, это не более чем догадки; не исключено, что Лесбия — образ собирательный. (Клодия была намного старше Катулла; на момент написания стихов ей за сорок. Некоторые историки на этом основании отказывают ей в праве считаться прототипом Лесбии. Один филолог-классик — конечно, француз — возмущенно опровергает такое нелепое возражение.) Пережить Цицерона Клодию не было суждено. В 53 году до нашей эры у него появился новый враг — такой же политик-популист Милон. У каждого были свои прикормленные бандиты, которые яростно бились на улицах Рима, сделав город небезопасным для мирных граждан. Как-то раз враждебные шайки случайно встретились на Аппиевой дороге, и в последовавшей стычке Клодий был убит. Похороны его прошли так бурно, что по ходу дела толпа спалила здание Сената.

Сразу после городских ворот расположена небольшая площадь, которая называется «Площадь Победы» (Piazzale della Vittoria), точнее — Виктории. Этим современным названием площадь обязана статуе крылатой Минервы-Виктории, которой была отмечена реставрация времен Домициана (Домициан питал к Минерве особое пристрастие). Копия скульптуры стоит на площади и сейчас, но в античности она, скорее всего, украшала ворота.

Мозаика с мулами из бань Извозчиков.

Бани Извозчиков и бани Нептуна

Улица, по которой идет основной поток туристов, называется Decumanus Maximus («большой декуманус»). Римские города, особенно военные, строились по регулярной схеме («на север с юга идут авеню, на запад с востока — стриты»). Римские «стриты» назывались «декуманус», а авеню — «кардо»; географический центр города находился там, где большой декуманус пересекался с большим кардо.

Один из первых интересных объектов, которые встречаются на пути, — это развалины так называемых бань Извозчиков.

Остийские бани интересны в первую очередь тем, что там в неплохом состоянии и на своих исторических местах сохранились напольные мозаики, которые в Риме и во многих других городах или пропали совсем, или перенесены в музеи. Бани названы по большой мозаике, украшающей пол фригидария (холодного помещения). На них в окружении мифологических морских существ изображены вполне реальные работники путей сообщения — извозчики, перевозившие пассажиров из Рима в Остию и обратно. Перевозка осуществлялась в небольших экипажах (судя по мозаике — открытых) силами мулов. Возле некоторых мулов написаны их клички: Pudes (Скромняга), Podagrosus (Подагрик), Barosus (Дурачок). Мозаику окаймляет изображение городской (римской?) стены, а в центре — еще одна городская стена (остийская?) с четырьмя сторожевыми башнями; их поддерживают атланты. Больше всего, впрочем, эта фигура похожа на изображение Эйфелевой башни (вид снизу).

Это не единственная мозаика в банях Извозчиков. На других — сюжеты не менее увлекательные: эрот едет на морском чудище, другое чудище общается с водяной нимфой (нереидой), хищные звери охотятся на травоядных, чем-то своим занят атлет (есть пояснительная греческая надпись, но она плохо сохранилась).

Христианские символы на полу вестибюля бань Нептуна многочисленны и разнообразны: тут и кресты во всех видах, и несколько вариантов монограмм Христа, и пальмовые ветви (которыми в день входа Иисуса в Иерусалим толпа устилала путь перед его ослом — в русской традиции этот праздник за неимением пальм называется «вербное воскресенье»), и виноград — символ вечной жизни (недаром Виноградов — типичная поповская фамилия). Стоит обратить особое внимание на вариант монограммы Хи-Ро (первые две буквы слова «Христос»), где роль «хи» выполняет свастика. Свастика — древнейший солярный (т. е. солнечный) символ, который со времен неолита — за много тысячелетий до изобретения письменности — встречается в культуре евразийских народов. К сожалению, в Европе он бесповоротно скомпрометирован ассоциациями с нацизмом. Азиатские нации к этим ассоциациям менее чувствительны, из-за чего в США, Европе и Канаде постоянно возникают скандалы из-за наличия свастик на каких-нибудь детских игрушках или модных сумках, произведенных в Индии, Японии или Китае. Во многих западных странах использование свастики законодательно запрещено, но в музеях ее увидеть все же можно.

Например, в парижском «Кабинете медалей» (это часть Национальной библиотеки) хранится украшенный свастиками шлем, найденный при раскопках Геркуланума.

Мозаика со свастикой.

Впадина за современной дорогой к северу от бань (откуда мозаики лучше всего рассматривать) отмечает так называемую «мертвую реку» (fiume morto), древнее русло Тибра.

После бань Извозчиков с правой стороны декумануса сначала тянется пустое пространство (оно еще толком не раскопано), потом возникает еще один огромный квадратный (почти 70 на 70 метров) комплекс бань. Это так называемые бани Нептуна. Название это (как и все названия остийских построек) современное, и его смысл становится понятен сразу, если подняться на парапет и посмотреть сверху на мозаики. Два зала с восточной стороны бань украшены двумя картинами с перекликающимися сюжетами: на одной морской бог Нептун едет в повозке, влекомой морским конем, а вокруг резвятся разные прислужники и морские чудища. На другой — супруга Нептуна Амфитрита едет верхом на морском коне (обратите внимание, что сидит она задом наперед), тоже в окружении многочисленной свиты. Надо сказать, что представление художников о морских чудищах было довольно однообразным: они брали какое-нибудь сухопутное животное вроде лошади или льва и пририсовывали ему туловище и хвост гигантской змеи. Перед Амфитритой летит крылатый мальчик — вроде бы Эрот, но по факелу, который он несет в руке, понятно, что это Гименей, бог супружества, который должен был присутствовать на каждой свадьбе, иначе брак будет несчастен. Чтобы привлечь Гименея, греки перед свадебной церемонией бегали по округе и во весь голос призывали его на торжество. (Слово «гимн» и медицинский термин «гимен» — девственная плева — происходят от имени этого бога.)

Большое полупустое пространство к западу от залов с мозаиками — это остатки палестры (часть колонн восстановлена на прежнем месте). О спортивной составляющей банного досуга напоминает мозаика в прилегающем помещении: на ней изображены боксеры, борцы и еще два атлета, видимо, занятые тем жестоким видом борьбы, который назывался панкратион (от греческих слов «все силы»). Обратите внимание на перчатки боксеров. Их функция — не защитить, а как можно сильнее покалечить соперника, поэтому на них устрашающего вида шипы.

Это далеко не все мозаики в банях Нептуна: во фригидарии — еще морские чудовища, пол вестибюля (более поздний, чем остальные части здания) украшен христианскими символами, и даже в туалете — сцена из нильской жизни: по реке плывет кораблик, а из зарослей выскочил крокодил; он гонится за карликом и вотвот укусит его за задницу. Может быть, социальный заказ художника заключался в том, чтобы посеять в посетителях беспокойство о своих ягодицах и сократить время, которое они проводят в отхожем месте?