Здесь русский дух...

— Повторяйте за мной! — велел он опустившимся перед ним на колени людям. — «Царю небесный, утешителю, душе истины, иже везде сый и вся осолняяй, сокровище благих и жизни подателю, приди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наши…»

— Повторяйте! — снова попросил он. — «Господи! Не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай меня. Помилуй меня, Господи, ибо я немощен; исцели меня, Господи, ибо кости мои потрясены; и душа моя сильно потрясена; Ты же, Господи, доколе? Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, ибо в смерти нет памятования о Тебе: во гробе кто будет славить тебя?.. Иссохло от печали око мое, обветшало от всех врагов моих… Да будут постыжены и жестоко поражены все враги мои; да возвратятся и постыдятся мгновенно». «…Восстань Господи! Спаси меня, Боже мой!.. Ибо ты поражаешь в ланиту всех врагов моих; сокрушаешь зубы нечестивых. От Господа Спасение. Над народом Твоим благословение Твое…». «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!»

— Аминь! — повторила толпа.

— Теперь, братья и сестры, за работу! Помните, Бог услышит вас и даст вам спасение. Те же, кому не удастся живыми выйти из боя, с легким сердцем предстанут пред Всевышним. Все вы уже проложили к нему свою светлую дорогу. Маньчжурам лишь адские муки грозят.

2

Как только солнце поднялось над лесом, маньчжуры ударили в боевые барабаны. Снова загремела артиллерия, обрушив на крепость петарды и тяжелые ядра. Вскоре от точных пушечных ударов полностью рухнула церковь, а вместе с ней взлетели на воздух и все церковные постройки, включая часовенку в честь Николая Чудотворца и церковные пределы — Богородицы Владимирской и Архангела Михаила. Потом дошла очередь и до приказной избы. Алексей Ларионович, находясь в укрытии у верхнего боя, видел, как тяжелое ядро пробило крышу, а следом влетевшая в дом петарда разнесла его в пух. «Слава богу, жену свою я вовремя определил к людям в землянку, иначе бы»… — Воевода тяжко вздохнул и покачал головой.

— Да, жарким будет денек, — вслух произнес он.

— Что? Это да, — пытаясь перекричать грохот орудий, согласился стоявший рядом с ним Черниговский. Он еще не совсем отошел после контузии, поэтому плохо слышал на левое ухо. — Черт! Как мы не догадались ночью вылазку-то сделать! — помянув недобрым словом вражескую артиллерию, неожиданно произнес он. — Могли укоротить язычок их мортирам. До лесу, может, и не добрались бы — там повсюду сторожа, — а уж судна с пушками потопить нам реально. В каждую б заложили заряд — и концы в воду. Ничего, если нынче выстоим, ночью сам отправлюсь на вылазку.

Вражеская артиллерия не смолкала ни на минуту. Вот уже появились и первые убитые. Следом зарыдали бабы, запищали укрывшиеся под землей детки. Так длилось примерно с час, а потом вдруг гром стих.

— Ироды!.. Они ребенка моего убили! — в наступившей тишине раздался вдруг отчаянный женский голос.

— Господи, спаси и сохрани нас грешных! — эхом прозвучало ей в ответ.

Воспользовавшись передышкой, мужчины достали свои трубки. Говорить не говорили, а лишь наслаждались тишиной.

Тишина длилась недолго. Вскоре вновь ударили боевые барабаны, и маньчжуры бросились на штурм.

— Пли! — встав в полный рост, закричал Толбузин. Тут же пули, выпущенные из пищалей, сразили наповал с десяток тех, кто был в первых рядах наступавших. В ответ маньчжуры ударили из станков, и сотни тяжелых стрел устремились в сторону крепости.

— Ты б, барин, не высовывался! — ругал воеводу Никифор. — Убьют, и чего мы делать будем?

— Если меня убьют, то я тебе завещаю начальствовать над войском. Или ты не атаман?.. — улыбнулся в усы Толбузин.

— Все же спрячься, Ляксей Ларионыч! Не приведи Господи, стрела какая или пуля прилетит.

Маньчжуры, подставив к стенам высокие лестницы, уже карабкались наверх. Их встречали огнем и прикладами. Тех же, кому удавалось взобраться на стену, рубили саблями.

— Эх, смолы б сейчас, но где ее взять? Вся кончилась, — глядя на карабкающихся по лестницам узкоглазых ратников, сказал Толбузин.

Снова «заговорила» вражеская артиллерия, и этот раз ей удалось сделать пролом в крепостных воротах, куда тут же хлынули маньчжуры. Началась кровавая сеча. На помощь казакам из нижнего боя бросились пашенные с рогатинами и топорами. Маньчжурам удалось опрокинуть их. Оказавшись в крепости, они с победными криками ринулись к чудом уцелевшим постройкам, круша мечами всех, кто попадался на их пути.

Неожиданно будто бы из-под земли перед ними возник старец, державший в руках икону с образом Божьей Матери. Он молча и сурово глядел на врагов, как бы заклиная их остановиться. Устрашившись этого взгляда, маньчжуры замерли в нерешительности.

— Иван, Карп, Григорий, Ефим — айда за мной! — увидев Гермогена в окружении врагов, закричал Федор старым товарищам. — Старца нашего убивают!

Словно ястребы с неба, слетели они со стен и бросились на врага. Силы были неравными, но казаки дрались так отчаянно, так ловко они уворачивались от неприятельских мечей, что маньчжурам никак не удавалось сломить их сопротивление. Тут Петр подоспел, а за ним и ватага пашенных во главе с Захаркой. Бились насмерть, не жалея голов своих.

— Давай, сынок, давай! Бей их, дьяволов! — опрокинув очередного басурманина, закричал Федор сыну. — Нечего поганцам нашу землю топтать!

Глаза у него злые, бешеные. Ночью Федор похоронил свою Саньку. Не лежать же, мол, ей, как дохлой псине, у всех на виду.

— Отпеть бы ее надо, мою голубу, — обратился он к диакону Ионе.

— Да не по чину мне, Федя, — сказал тот. — Кадилом помахать еще могу, но не больше. Обратись к отцу Максиму.

У священника и без того работы хватало. Наскоро отпев одного покойника, он переходил к следующему. Федору пришлось ждать почти целую ночь, но вот настал и Санькин черед.

«В путь узкий ходшии прискорбный, вси в житии крест яко ярем вземшии… — читал отец Максим. — Приидите насладитеся их же уготовах вам почестей и венцов небесных…»

Прочитав молитву, он трижды осенил усопшую крестным знамением и велел двум послушникам, которых призвали помогать ему, опустить тело в наскоро вырытую общую яму. Нынче было не до гробов, но и откуда им взяться, ведь прежде чем положить покойницу в могилу, ее замотали в старое тряпье. Все… — крепко зажмурил глаза Федор. Нет у него больше Саньки. Для чего тогда жить? Отец Максим ему: «Крепись, казак, жизнь твоя еще не кончена, нельзя тебе опускать руки, так как это грешно. Не зверю в лапы отправляешь сестру нашу, а в лучший из миров», — сказал он.

Даже такие слова не смогли успокоить безутешную душу Федора. Так и просидел он до зари, погруженный в тяжелые думы. Только маньчжурские пушки заставили его очнуться.

— Давай, давай, сынок!.. Не посрами род наш опаринский!.. — отбив атаку двух маньчжур, закричал Федор. — Эй, братцы! Навались! Зададим этим поганцам! Что-то мы долго с ними цацкаемся…

— Намнем им горб! Выпотрошим пух! — подхватил его слова Верига. Кажется, он наконец-то попал в свою стихию, забыв про все беды на свете. — Бей их, собак! Бей — не жалей!..

Снова звенела сталь, от мощных сабельных ударов казаков лопались у врагов мечи, и те падали, падали на землю, орошая ее алой кровью…

Вот осажденным все же удалось вытеснить маньчжур из крепости. Тут же возле пролома их место заняли стрелки, которые шквальным огнем стали встречать неприятеля.

— Бей их, гадов! Бей! — шумел сверху Толбузин. — Ни один гад не должен войти в город!

Неожиданно кто-то громко прокричал:

— Православные! Беда-то какая! Отца Максима маньчжуры в плен увели, а с ним и икону Николая Чудотворца забрали!