Здесь умирает надежда

Мои пальцы коснулись выступающих красных отметин на шее. Слабая пульсация, сопровождавшая их, была желанной. Только этого недостаточно. Мне нужно больше.

— Иисус, бл*дь, Христос.

Я уставилась на темную фигуру, появившуюся позади меня в зеркале, ярость от этих трех слов разрывала мою кожу, отравляя кровь. Его глаза были сосредоточены на синяках, лицо искажено сожалением и болью.

Этот взгляд поразил. У меня перехватило дыхание. По крайней мере, на мгновение.

Я натянула рубашку, оттянув воротник, чтобы прикрыть красную кожу. Моя склонность к откровенной одежде означала, что попытка довольна тщетна.

— Я больше так с тобой не поступлю, — проскрежетал Карсон. — Я не могу продолжать причинять тебе такую боль.

Мое сердце ревело в груди, крича мне пойти к нему, попытаться быть сострадательной, как раньше. Чтобы успокоить боль в его голосе.

Я осталась стоять как вкопанная, несмотря на желание подойти к нему. Вместо этого пренебрежительно рассмеялась, глядя на него в зеркало, стараясь избегать его взгляда.

— Ты думаешь, это причиняет мне боль? — спросила я ровным тоном. — Мы оба знаем, что это ерунда.

Карсон шагнул вперед, как будто хотел прикоснуться ко мне, но резко остановился, когда все мое тело напряглось.

Теперь он не мог прикоснуться ко мне. Не под ярким светом в ванной. Не сейчас, когда моя потребность отступила, как прилив, и нахлынула реальность.

Нет, я установила здесь правила. Я контролировала ситуацию. Он прикасался ко мне только в темноте, только когда ночь была в самом разгаре, а моя потребность — неизбежной. Он мог прикасаться ко мне только так, как я хотела. Без разговоров. Никаких сладких речей. Никакого дерьма альфа-самца типа «ты моя, посмотри на меня». Нет, он просто жестоко трахал меня. С руками на шее. Напоминая, что смерть была всего в одном шаге от меня.

— Не ерунда, — тихо запротестовал он. — Ты зовешь тьму, которой не место в тебе.

Я закатила глаза.

— В самом деле? Тьма, которой не место? — я усмехнулась. — Значит, теперь я должна быть легкой и воздушной Рен, в которую ты влюбился? — Кожу покалывало от ярости.

Его рот превратился в тонкую линию.

— Нет, будь тем, кем хочешь, а я буду любить тебя, несмотря ни на что. — Его голос был невероятно добрым, и я ненавидела его за это. — Но, черт возьми, дорогая. Позволь мне сделать что-нибудь еще, кроме причинения боли.

В его голосе была мольба, которая буквально причиняла мне физическую боль. Но я не поддалась ни печали, ни боли. Нет, гнев был гораздо более привлекательным.

— Ты что, не понимаешь? — я закричала. — Я должна носить ее с собой. Мне приходится повсюду носить ее с собой. Эту потерю. Нашу потерю.

Теперь меня трясло, нужно было остановиться. Но я не могла.

— Это вшито в мои гребаные кости, — прошипела я. — Каждый мой шаг — это решение. Сражение. Я чувствую усталость просто от дыхания. От усилий гребаной жизни. У меня есть два варианта. Каждый день. Только два. Я встаю, либо нет. И я должна встать, иначе умру. — Я резко замолчала, мое дыхание сбилось, когда вся ярость, адреналин или что-то еще покинуло мое тело. — Иногда мне хочется умереть, — прошептала я, глядя в пол. — Очень сильно.

Я не смотрела на него. Не могла. Но я должна вытащить все это наружу. Это должно закончиться.

— Я даже не хотела быть матерью, — простонала я. — У меня никогда не было таких мыслей. Никогда особо об этом не задумывалась. Даже когда я узнала… — Мое дыхание застряло в горле, поэтому выдохнула, надеясь успокоиться. — Когда я узнала об этом, я испугалась. У меня не было волны любви или чего там еще чувствует нормальная женщина, когда узнает, что беременна. Я всерьез подумывала об аборте.

Слова повисли в воздухе, когда я их произнесла, хотя никогда не признавалась в них вслух, даже своему терапевту. К которому Зои и Ясмин убеждали меня пойти столько раз, что я, наконец, не выдержала. В конце концов, они провели мини-вмешательство, и был вариант: либо терапевт, либо реабилитационный центр.

Я выбрала психотерапевта.

Я почти ничего ей не говорила, по правде говоря. Я пошла, чтобы успокоить их. Потому что на каком-то уровне я знала, что так не может продолжаться вечно. Терапия на самом деле не помогала. Я не помогала себе.

— Я уже сделала один аборт, — призналась я, во рту у меня внезапно пересохло. И все же я не смотрела на Карсона. Не могла. Вместо этого вздернула подбородок вверх, уставившись на стену прямо над его головой. — Я не стыжусь этого. Ни капельки. Мне было шестнадцать, я не была готова к ребенку, и никому ничего не должна объяснять. Это мое тело. Мой выбор, и я ни капельки не жалею об этом.

Мой голос был тверд, а слова правдивы. Я не жалела об этом. Это решение не преследовало меня, я почти не думала об этом. Ну, до недавнего времени.

Я не смотрела прямо на Карсона, но его темная фигура не сдвинулась ни на сантиметр. Он не двигался, как статуя. Мне не нужно было смотреть прямо на него, чтобы понять это. Это же Карсон. Для всех остальных, для внешнего мира он был мраморным. Невыразительный, бесчувственный, непреклонный.

— Но, в конечном счете, я выбрала ребенка, — прошептала я. — Нет, не ребенка. Я выбрала тебя. Я выбрала нас. Маленькая сказочная жизнь, которую представляла для нас. Я много мечтала, потому что у меня была вера. Потому что я прожила прекрасную жизнь. Ту, где мне было позволено потворствовать вере. Легко поверить, что все происходит по какой-то причине, и Вселенная работает таинственным образом, когда ты выросла богатой и без каких-либо серьезных травм. Так что у меня была вера. Надежда.

Я выплюнула это слово, внезапно разозлившись. Не на Карсона, не на Вселенную, в основном на себя. Но у меня не было возможности направить этот гнев внутрь, не причинив себе серьезного вреда, поэтому я направила его на одного человека, который привык принимать удары.

Я направила его на человека, которого любила.

Я ожидала, что он продолжит обращаться со мной в лайковых перчатках, обходя мои чувства, как будто они сделаны из стекла.

Но он удивил меня. Его глаза метали молнии, а тело напряглось.

— Я тоже кое-что потерял! — взревел Карсон.

Я вздрогнула, не ожидая от него такого взрыва, ведь он стоял неподвижно.

Он бродил по комнате, как будто искал что-нибудь, что можно сломать. Чтобы разбить вдребезги. Я знала, каково это — смотреть на комнату, полную вещей, страстно желая швырнуть их в стены.

Я страстно желала, чтобы он сделал то, что я не могла. Крушить все на виду, не сдерживая себя, похоронить свою потребность в насилии.

Его глаза сфокусировались на мне.