Здесь умирает надежда

— Похороны ребенка. — От этих слов у меня пересохло во рту.

Ребенок.

Наш ребенок.

— Я не пошла, — продолжила я хриплым голосом. — Все пытались говорить со мной мягким тоном. Все по-своему. Стелла, мягко, со слезами на глазах. Ясмин, тоже мягко, но без слез. Зои разыграла жесткую карту. Или пыталась. Это не сработало, жалость ко мне просочилась из ее пор, — усмехнулась я.

Меня поразило воспоминание о них всех, безукоризненно одетых в траурное черное, сидящих рядом со мной на диване, загораживая мне вид на сериал. Карсон пришел последним.

Я пыталась игнорировать его теперь, когда стало ясно, что он никуда не денется.

— Ах, они привели большую артиллерию, — сказала я с полным ртом попкорна, моего единственного средства к существованию, кроме соков, которые мама заставляла меня глотать, набитых овощами и водкой, потому что она знала, что я не буду пить это по-другому.

— Что ты собираешься мне сказать? — спросила я. — Что ты знаешь о смерти, ты сталкиваешься с ней ежедневно, ты знаешь ее по имени и знаешь, что мне нужно встать перед лицом этого? Что я буду сожалеть, что не пошла на кладбище и не похоронила нашего ребенка, который должен был расти внутри меня. — Слова прозвучали резко. Как копье.

Карсон даже не намекнул, верно ли я попала. Он не отводил взгляда. Он не дрогнул. Не вызывал меня на дуэль за то, что я была невыразимо жестока. Именно этого я и заслуживала.

— Я не собираюсь тебе ничего рассказывать, — тихо сказал он. Невероятно мягко. — Я не буду заставлять тебя это делать. Ты останешься здесь, будешь есть попкорн и пить вино. — Он нежно убрал волосы с моего лица, обхватив челюсть ладонью.

Прикосновение обожгло мою кожу, но я не отстранилась.

— И знай, что я позабочусь обо всем, — сказал он все еще мягко. — Я позабочусь о том, чтобы с нашей малышкой правильно обращались. Что у нее на могиле белые лилии. Я сам отнесу ее туда. Я сам похороню ее. — Его глаза заблестели. — Я позабочусь о ней. Тебе не о чем беспокоиться. Со мной она будет в безопасности. Я позабочусь о ней.

Воспоминание царапнуло мою кожу. Но я сидела неподвижно, уравновешенная, с сухими глазами.

— Я не могла пойти, — сказала я, вернувшись в настоящее. — Я не могла смотреть на крошечный гроб. Не могла стоять под гребаным калифорнийским солнцем в черном, рядом со своими друзьями и семьей, хороня своего ребенка.

Я уставилась в окно на то же самое солнечное сияние. Оно дразнило меня. Безоблачное небо. Напомнило мне, что мир продолжает вращаться, что солнце продолжает светить, несмотря ни на что.

— Так что я послала Карсона разобраться с этим, — прошептала я. — Он справился в одиночку. Он похоронил нашего ребенка без меня.

Я позволила этим словам повиснуть в воздухе, пока смотрела в окно. Дело сделано. Я, конечно, не могла изменить прошлое. Я слишком хорошо это знала. Но я могу сильно возненавидеть себя за это.

— Я фантазирую о своей смерти, — призналась я. — Я знаю, что не должна этого говорить. Я сильная женщина. То, через что я прошла, не уникально. На самом деле, это шокирующе… распространено. Количество женщин, потерявших детей, превышает число тех, кто не потерял. — Я поковырялась в кресле. — Если бы мужчинам приходилось переживать выкидыши, мертворождения, даже здоровые беременности, человеческая раса вымерла бы через поколение. Это самый большой секрет, что именно женщины являются сильным полом. Мы защищаем хрупкую мужественность мужчин, которая заставляет их думать, что они защитники.

Мои мысли вернулись к собственному защитнику. Тот, чья мужественность ни в малейшей степени не была хрупкой. Он в мгновение ока принял бы на себя всю мою боль и травму, если бы такое было возможно. Исключение из правила.

— Я не буду убивать себя, — заверила я ее. — Вам не нужно звонить тому, кому вы должны звонить в таких ситуациях, давать мне успокоительное или помещать в комнату с мягкими стенами. Я обещаю, что не покончу с собой. — Я наклонила голову, думая о том, как звучали эти слова. — Конечно, это, вероятно, то, что все говорят, и в последнее время я научилась хорошо лгать, но я говорю правду. Когда я думаю о том, что Карсон взял на себя все это, этот крошечный гроб и крошечную яму… я хочу умереть.

Тина ничего не сказала. Она просто позволила мне сидеть там и томиться в этих воспоминаниях.

Гнить в них.

Я не знала, почему пошла.

Возможно, мой разговор с психотерапевтом всколыхнул все эти ужасные воспоминания, и похоронить их было уже невозможно.

Я оказалась там.

На кладбище.

Уставившись на могилу, покрытую лилиями. Свежие лилии.

Карсон положил. Я знаю, что он.

Кто еще придет положить свежие цветы на могилу нашей дочери?

Когда мои глаза нашли слова, вырезанные на белом камне, все внутри меня замерло.

Хоуп Уитни.

Бесконечно любима.

Хоуп… (с англ. «Надежда»)

«У меня не было надежды. Но я нашел ее, когда впервые посмотрел в твои глаза. Нашел еще больше, когда ты набила мое имя на своей коже. И сегодня, услышав сердцебиение нашего ребенка, я снова почувствовал это. Ты это мне подарила».

Гнев обрушился на меня, как цунами.

Я даже не помнила, как ехала туда и как я нашла его. Он сидел за письменным столом. Я никогда не видела его за письменным столом. Я уже давно не видела его при дневном свете, пока он занимался своей работой.

Я не смотрела на него при солнце. Он выглядел по-другому. Чертовски опустошенным.

Это задело меня где-то глубоко, но мой гнев был настоящим лезвием, и не притупился.

Его глаза расширились от удивления и беспокойства, когда я вошла в комнату.

Я не дала ему заговорить.

— Уитни? — закричала я.

Он удивленно моргнул.

— Уитни? — повторила я, продолжая кричать. — Ты дал ей мою фамилию. Какого хрена ты это сделал?

Он открыл рот, предположительно, чтобы заговорить, объясниться, но я не дала ему такой возможности.

— Она тоже была твоей, Карсон, — прошипела я. — Твоей. И ты не дал ей свою фамилию.

Карсон встал, обогнул свой стол, лицо его смягчилось.

— Рен, — пробормотал он.

Я вздрогнула, подняв руку.

— Не смей приближаться ко мне, — прорычала я. Моя рука дрожала. Все тело напряглось.