Зелёная земля

с лёгкой твоей руки – на скорую руку мою.

2004

* * *

Вон серебряная бабочка субботы

промелькнула в переулочке ничьём:

отпусти свою улыбку на свободу -

впрочем, что это я, Господи… о чём?

Но: весна, слюда, фольга, стеклянный шарик

гиацинта в целлофановом дымке -

всё обманывает, дразнит, обольщает

и – растаивает льдинкой в кулаке.

Вот последнее семейство снежных мошек

исчезает – и никто не знает где!

Ничего на свете нет и быть не может -

всё мираж и отраженье на воде.

Весь твой мир – проделки луж и небосвода:

пусть играются, действительность творя!

Отпусти свою улыбку на свободу:

всё равно это улыбка не твоя.

1989

* * *

После того, как щёлкает засов,

уходит только гость, хоть и последний,

но слишком много слишком разных слов

ещё толпится в маленькой передней…

Опять всю ночь не спать под этот треск

и – отзвуков почти не различая,

спасаючись на кухне чашкой чая -

хоть слышать, да не слушать наотрез.

Под неживые эти пересуды

пересидеть и головную боль,

и ночь пересидеть, и жизнь – доколь

не станет слышно утренней посуды,

которая одна во всём права -

и так звенит, чтоб текста не читалось!

Вселенная в окне живым-жива,

а истина есть попросту усталость -

усталость дальше подбирать слова.

* * *

Дорогая строка, погости, посиди,

посиди, не бросай музыканта:

всё никак не кончается небо в груди

и ещё далеко до заката,

а стаккато в стакане – так руки дрожат,

слишком сильно он, стало быть, в пальцах зажат,

оттого и выходит стаккато.

Это мелкие пакости ложки стальной,

это мелочи жизни забавной одной,

затесавшейся, да не по делу,

в область карточных, глупых, напрасных хлопот,

где секундами мерится медленный год -

всё стремясь к нулевому пределу.

А уж если откроется где-нибудь брешь -

хлынет небо туда с облаками,

и тогда – хоть повесь, расстреляй и зарежь,

оглуши этой ложкой в стакане!
–

но вот неба назад ни за что не возьмёшь,

разве вот со строкою, бросающей в дрожь,

или только уж вместе с душой -

с незаметной такой, с небольшой.

1999

* * *

Вот зажгу сейчас пять свечек

и отправлюсь на покой -

счастья своего кузнечик,

обязательный такой!

Та ли музыка, не та ли,

забирайся-ка в халат:

мы своё отстрекотали

много лет тому назад -

по лугам, тогда зелёным,

по полям, тогда пустым,

по дорогам беззаконным,

где наш след давно простыл.

И в простывшем этом следе

собирается вода…

но – чего на свете ради?
–

закипает иногда.

Ждали чёт, а вышел нечет -

никакого сна в ночи!

Слова своего кузнечик,

поднимайся, стрекочи…

2000

Немного пресной лжи в словах чужих

да пара откровений допотопных:

жизнь учит умирать, смерть учит жить…

но улыбаться учит горький опыт.

Я улыбаюсь: грош всему цена -

одна всему цена, я улыбаюсь.

Полсигареты да глоток вина -

и не страшна, и не нужна реальность.

Но иногда бывает: дверь поёт

и повествуют кухонные краны,

а иногда пускаются в полёт

бумаги со стола – и это странно,

и старые бескрылые слова

внезапно разлетаются по дому -

и пропадает пропадом Москва,

подобная тяжёлому фантому.

А в комнате моей звучит рожок,

и бродит дух ромашки и шалфея,

и зеленеет маленький лужок,

и над лужком кружат дитя и фея.

* * *

Я с четверга до понедельника

не прикасался к словесам -

я слушал пение будильника

и ничего не написал.

Мне лампа, превращаясь в аиста,

напоминала в пустоте,

что всё никак не называется,

а если как-то называется,

то имена всегда не те,

что эта вот большая улица,

простёршаяся по ковру,

под утро вновь преобразуется

в прямоугольников игру,

что эта золотая рощица -

полоски поперёк гардин,

что ни фамилии, ни отчества

у Бога нет – и Он один.

И мирозданье незнакомое

висело неба на краю,

и грусть, ночное насекомое,

дудело в дудочку свою.

* * *

Что это «всё это» – и для чего это всё?

Я не умею дробить этот мир и любить -

и окликают меня то Сайге, то Басе:

горная хижина, вишенно-яблочный быт.

Сбросить сухие заботы и мысли с горы,

сбросить сухие шелка, облачась в облака,

будемте с вами бедны: это значит мудры,

будемте жить на пока, как живут на века.

Что тебе, крошка-цикада, прогнавшая сон?

Ты с темнотою дружи и не знайся со мной.

Ах, ты опять захотела сказать обо всём

в маленькой песне ночной – в полминуты длиной!..

УРОКИ АРАБСКОГО

Когда судьба моя опять

запуталась в своих же струнах,

мне снова стало не хватать

согласных – солнечных и лунных.

И в жёлтом облаке возник

невероятный и нездешний

наездник – кочевой язык

с зелёной веточкой надежды.

Он весь петлял, он был длина,

завязанная узелками,

над ним то солнце, то луна

в одном беспамятстве мелькали,

и под переполох планет

мерцал и ничего не весил