Зеленое солнце

— Вам виднее! — громогласно повторил охотник и теперь хохотал на весь дом.

— Если бы мне надоедали, ты бы об этом уже знал, — она посмотрела на Назара и улыбнулась — только ему. А он ей — в ответ.

На шум выглянула и Любця. Уперла руки в боки, приосанилась и проговорила:

— Что ты шумишь, а? Весь лес распугал. Лучше зови детей к столу, готово все давно!

За ужином — вкусным и калорийным, с большим количеством мяса, салатом, картофелем и домашними пирогами — Милана продолжала скорее слушать, чем говорить, чувствуя бедром тепло, которое исходило от бедра Назара, прижатого к ее. Они сидели близко-близко, плечом к плечу, и это тоже вряд ли напоминало реальность.

Не в пример себе обыкновенному, он, наоборот, рассказывал. О Тюдоре, о том, как они познакомились, о том, почему ему больше нравится охота с ловчей птицей, чем ружейная. С Бажаном они обсуждали скорый приезд каких-то таких же любителей, заказавших кречета во второй половине месяца, и Назар говорил, что к тому времени они с Миланой уже вернутся, дескать, не о чем переживать. А потом, когда уже пили чай, обхватил ее за плечи и зарылся носом в волосы, будто совсем не мог не прикасаться к ней долго после того, как она согласилась уехать.

Бажан сказал, что он стал мягче. И она пыталась вспомнить, каким он был в первый день, когда его увидела — неужели иным? Не помнила. Помнила охапку пионов. Остальное как-то ушло, на передний план выступило все, что она наблюдала последние несколько дней.

И хотела его страшно, до томления в солнечном сплетении, до жара внизу живота, до конвульсивного сокращения мышц — когда он касался ее.

После долгого ужина, растянувшегося не на один час, Любця спохватилась: «Давайте я вам лучше комнату в коттедже приготовлю, пока не совсем поздно, тут места нет, а в прицепе еще наспитесь».

«Нет, тетка Любця, — ответил Назар, — нам вставать завтра рано, мы будить вас не хотим, проснемся и сразу поедем. Да у нас и есть все — даже душ, а бойлер я зимой поставил. Потому лучше сразу привыкать, да, Милан?»

И он повернул к ней голову.

— Ты будто всю жизнь в нем жить собрался.

— А что? Жизнь в кибитке тебе с твоими цыганскими корнями должна понравиться.

— Корням, может, и нравилось, а вот цветам — не очень, — рассмеялась Милана.

— Ну это ж кемпер, а не дом. Или все-таки в коттедж идем?

— Не идем! Но всю жизнь жить в кибитке даже с тобой — я не согласна, — заявила она.

А до него дошло, что она сказала, только через пару секунд молчания, во время которых Любця и Бажан весело переглянулись, но тоже ничем не прокомментировали. А потом Назар быстро поднялся, протянул Милане руку, что-то пробубнил хозяевам, прощаясь и желая доброй ночи. И потащил ее из дома на другую сторону опушки, на которой раскинулись постройки, туда, куда был прибуксован прицеп. И по тому, что она видела, как ходят желваки на его щеках в свете фонарей, угадывалось адское нетерпение, которое передавалось и ей через их горячие сцепленные пальцы.

А потом они из достаточно яркого света, льющегося из окон егерского домика, пересекли черту ко мраку, куда он не доставал, и оказались в темноте, зная, что теперь их не видно. Уже там Назар притянул ее к себе, сжав почти до боли, и поймал ее дыхание своим ртом, прижавшись к ее губам.

Милана и сама прижималась к нему так сильно, что не отлепить. Грудью, животом. Она обхватила руками его плечи, чувствуя, как земля уходит из-под ног, будто ее снова напоили вином. Жарко ответила на его поцелуй, и из ее горла вырвался негромкий стон нетерпения. Этот стон взорвал в его голове что-то, что до сих пор заставляло держаться, оно разлетелось тысячей мелких искр. Недолго думая, Назар подхватил ее крепкими руками под ягодицы, заставив ногами обхватить его пояс, прямо так, на весу, и вжался в нее стояком. Мыслей больше не осталось, кроме одной — дойти до кемпера. А губы уже оторвались от губ и торопливо, влажно исследовали шею и ключицы, выступавшие над вырезом футболки.

Со вчерашнего вечера эти ключицы покоя ему не давали. Спать не давали, дышать не давали.

И теперь к ее коротким, чуть слышным всхлипам присоединился его стон, когда он наконец легко захватил зубами тонкую косточку. Одновременно с этим одной рукой дернул ручку прицепа, и та с негромким лязгом открылась. Назар поставил ничего не соображающую Милану на ступеньку и сам поднялся за ней. Запер за ними их маленькое пристанище на ближайшие дни и включил свет.

— Хочу тебя видеть, — срывающимся голосом прохрипел он.

Она взглянула на него потемневшими от желания глазами, взяла за руки и подхватила его пальцами край своей футболки. Крупно вздрогнула, когда его ладони коснулись ее кожи, и заскользила ими вверх, отчего футболка задиралась все выше, открывая его взгляду — движение за движением — живот, ребра и грудь.

??????????????????????????16

На подворье установилась тишина. Только что охотничье хозяйство посреди леса в лилово-розовом утреннем воздухе оглашалось кличем петуха по прозвищу Бисмарк, а сейчас снова стало тихо, будто бы пернатый мерзавец не бесновался на всю округу, заставив проснувшуюся Ванду залаять в ответ, мол, заткнись, придурок!

В итоге в курятнике покой, а Ванда ушами прядет, прислушивается — и есть к чему. В прикатившейся вчера вместе с Назаром Ивановичем и его человеческой подругой будке на колесах что-то заскрипело, стукнуло и снова ожило. Не так, как ночью, но все же… подозрительно скребется. Ванда много часов эту будку сторожила, не отходила ни на шаг, мало ли, что потом из нее вылупится, но часы шли за часами и, вроде бы, в конце концов, усталостью сморило и будку, и Ванду. А вот теперь опять, спасибо Отто, фону.

На всякий случай Ванда поднялась с места и прошла по двору поближе, насколько хватало цепи. Предупреждающе зарычала — тоже не лишнее. В ответ на ее инициативу в будке вдруг что-то лязгнуло, и дверца распахнулась, явив собачьему взору заспанного, одетого только в шорты Назара с футболкой, заброшенной на плечо, и зубной щеткой во рту. От такого поворота Ванда притихла и присела — наблюдать. Назар же, вяло чистя зубы, прошел к машине, на которой приволочил сюда свою халупу, зачем-то раскрыл дверцу у водительского сиденья и по пояс нырнул в салон. Некоторое время ковырялся там, а затем вылез и, не вынимая изо рта щетки, встряхнул свою футболку и натянул ее на себя. Довольно неуклюже, но это тоже потому как сонный. Если бы Ванда была человеком, то в этом самом месте всенепременно приподняла бы бровь и саркастически произнесла бы: а вот нечего было полночи будку свою шатать, глядишь, выспался бы!

Но Ванда была всего лишь охотничьей собакой, таксой, потому пока молча следила за всем, что происходит.

Назар вынул бутылку воды из салона, отвинтил крышку, ополоснул рот от пасты и помыл щетку. Ливанул чуток воды себе на затылок — очевидно с целью проснуться. И после этого уже пободрее побежал к воротам — открывать.

Пока его не было, в дверном проеме показалась и девушка, которая приехала с ним. Та выглядела чуток получше, уже была умывшейся, причесанной, и с улыбкой потягивалась в лучах восходящего солнца. Потом она спрыгнула на землю и засеменила к машине, оглядываясь по сторонам, а навстречу ей уже мчался Назар, справившийся с замками.