Зеленый фронт

Его сознание подстегнутое страшной усталостью и и страхом выдало очередную картину. Новый подбитый танк стоит метрах в десяти от первого. Ему повезло меньше! Массивная башня отброшена в сторону, где проломив своим весов несколько стройных берез валялась на земле. Люк механника-водителя был открыт и манил своей темнотой и надеждой...

«О! Пся крев!
– заорал вдруг Динкевич, в очередной раз проклиная свое неуемное любопытство он резко отпрыгнул от закопченной железной туши.
– Матка боска!
– с исказившимся от испуга лицом он не мог отвести взгляда от темноты открывшегося люка».

Даже сейчас, лежа на земле со связанными рыками он ощутил как его накрыло противной холодной испариной.

«- Сгорел..., - проговорил тот, прошлый Динкевич.
– Заживо...

Падавший в глубину танка тоненький луч света осветил скрючившуюся за рычагами управления черную фигуру. Виднелась склоненная вперед голова, покрытая опаленными волосяными комками; вцепившиеся в рычаги руки, с которых в огне лохмотьями слезал комбинезон. Он смотрел прямо в полумрак кабины, где черная запекшаяся кожа сливалась с темнотой стен и пугала своей неизвестностью.

– Сгорел заживо, - он протянул руку, чтобы закрыть танковый люк.
– Спи спокойн..., - вдруг, потрескавшиеся, впавшие в глазницы веки чуть дрогнули.
– Спокойно, - шепотом попытался закончить он, но из его рта выдавался лишь шепот.
– Нет! Нет!
– забормотал он не веря своих глазам — Ты же сгорел! Сгорел весь, полностью!
– к его ужасу танкист открыл приподнял сначала одно веко, потом после секундной заминки второе».

Динкевич, тяжело дыша, открыл глаза. Место где он лежал, таки и не изменилось. Он с свистом глотал холодный, пахнувший сыростью и порохом воздух, а потом также, со звуком, выдыхал его обратно. Его легкие работали как кузнечные мехи, загоняя все новые и новые порции живительного газа, но он никак не мог успокоиться... Краски его очередного воспоминания становились все ярче и ярче, в какой-то момент полностью заменяя собой реальность...

«- Голова, Слепня что-то не видно, - пытаясь перекричать дождь, Горелый наклонился к его голове.
– Его отделение справа должно идти... Хотя в этом дожде ни хрена не видать! Шаг в сторону сделаешь и все — заблудился. Надо что-то делать. Может баб этих еще раз посспрашать?! Только на этот раз вдумчиво их потрясти, чтобы все выложила как духу.

– Ладно, давай тащи их сюда!
– он остановился, расправляя высокий воротник.
– Посмотрим, что скажут. »

Тот управился довольно быстро. Не прошло и нескольких минут, как к ногам Динкевича кинули их пленниц — одну постарше, а другую — помладше.

– Ну, и куда дальше?
– пальцем приподнял он подбородок второй, которая с вызовом смотрела на него.
– Говори, сучье вымя, а то потом выть придется, - он взял ее за волосы и несколько раз с силой тряхнул.
– Где этот проклятый лагерь?

– Раз к Андрюшке идете, значит и гробы уже заготовили, - вдруг с жаром произнесла она, даже не делая попытки вырваться из его рук.
– Нет?! Не заготовили?
– в ее голубых глазах царило настолько искреннее изумление, что Динкевич, не видя и следа издевки, даже растерялся.
– Плохо, - с уверенностью произнесла она.

– На!
– он с силой ударил ее по щеке, разодрав в кровь массивной печаткой.
– Маленькая дрянь! Я тебе покажу Андрюшку. На!
– следующий хлесткий удар буквально откинул ее на спину.
– Говори, куда нам дальше идти?

Ручейки крови из разбитых губ сразу же смывались падающим каплями дождя., а она стояла на коленях вновь и вновь подставляя лицо под удары. С каждой новой пощечиной улыбка на ее губах становиться все более похожей на кровожадную гримасу, от которой начинала брать оторопь.

– Бей, сильнее бей!
– распалялась девушка, ближе двигаясь на коленях к Динкевичу.
– Покажи свою силу, свою злость! Давай!
– Голова был словно в кровавом тумане, от которого мутнело в глазах и хотелось бить все сильнее и сильнее.

– Так! В кровь!

Наконец, от очередного удара девушку бросило на землю, где она и осталась лежать.

– Давай вторую, - прохрипел Динкевич, слизывая кровь с тыльной стороны ладони.
– Все равно в этом проклятом дожде ни черта не видно! Куда не посмотри ни зги..., - женщина постарше стояла чуть наклонив голову и что-то шептала.
– Ну, а ты что скажешь?

Из под сдвинутого по старушечьи на самые глаза платка на него посмотрело еще не старое лицо. Она несколько секунд смотрела прямо на него, словно пыталась что-то прочитать в его душе.

– Что, волчья сыть, крови никак не напьешься?
– бросила она ему прямо в лицо.
– Все мало тебе?!
– говорила она вроде негромко, но он отлично слышал каждое слово.
– Черный ты весь. Снаружи черный, изнутри черный. И душа у тебя черная, как смола... Нет в ней ни просвета ни привета, - и говорила он совсем не со злостью или ненавистью; в ее голосе слышалась вселенская усталость от всепроникающей жестокости и дикости, готовности сожрать своего близкого, жадности до мерзостей.
– Плохо тебе будет... Ой, как плохо. Совсем плохо, Черный человек! Уходи отсюда быстрее... Дождь пока идет. Он все спрячет, словно и не было тебя тут! Уходи! Не оглядывайся ни на кого!

Динкевич не мог понять, что с ним такое происходит. Он столько раз слышал, как в его сторону неслись проклятия, что уже потерям им счет. Казалось бы, что такое еще одно, брошенное полуграмотной и испуганной женщиной. Всего лишь пыль, который можно растереть между ладонями и развеять по воздуху, но не в этот раз...

– Уходи, Черный человек, - снова попросила она, равнодушно смотря на главу сечевиков.
– Дождь вот-вот закончиться. Срок твой почти истек... Уходи!

Вытянув руку вперед, Динкевич с недоумением смотрит, как хлеставший на протяжении нескольких часов ливень начинает затихать. По покрасневшей ладони били уже лишь редкие и крупные капли.

– Голова, ... слышь, Голова?!
– до него никак не могли достучаться.
– Голова?! Очнись!
– он повернул голову и удивленно посмотрел на Горелого, который, нервно оглядываясь, пытался ему что-то сказать.
– Голова! Нет говорю никого! Ты слышишь!
– в его голосе слышалась самая настоящая паника.
– Все! Все куда-то пропали... Вот одни мы тут — Семка, я и ты, - слева от него стоял тот самый львовский паренек, что так рвался поговорить с женщинами. Говорю, нет больше никого.

До Динкевича, наконец-то, дошло, что случилось. Правая рука машинально коснулась оружия, словно убеждаясь, что оно не пропало вместе со всеми людьми. Он посмотрел сначала на Горелого, потом перевел взгляд на второго сечевика.

– Где все?
– его глаза налились кровью.
– Какого лешего они могли пропасть?
– его глаза обшаривали поляну, на которой они стояли.
– Почти полсотни человек... Искать!
– вдруг заорал он на них.
– Искать, сукины дети!
– он взвел затвор ППШ (любил он советский автомат за надежность и большой боекомплект) и потом схватил за шиворот одну из женщин..
– А ты, тварь, давай за мной. Шевели, шевели ногами!
– женщина на подгибающихся ногах пошла за ним.
– Сейчас вы у меня увидите, твари! Слышите меня?!
– закричал он потрясая автоматом.
– Где вы там?!
– автоматная очередь вспорола землю рядом с ногой женщины, заставив вскрикнуть от испуга.
– Вот видите? Ха-ха, Черный человек! А так?!
– бросив женщину на землю, он начал стрелять ей прямо под ноги.
– Да, я Черный человек! Я Черный человек!