Земля бизонов

Королева Анакаона,

Как любил говорить Охеда,

Знавший ее лучше всех на свете:

«Богиня среди богов,

Женщина среди женщин,

Всех прекрасней среди прекрасных,

Королева сердца моего.

Всех светлее на этом свете,

Всех своей превосходит страстью,

Похотливей всех шлюх на свете

И умней всех лисиц и белок».

Манго нашей Анакаоны

Всех желанней плодов на свете,

Самая сладкая поэма,

Среди тех, что читать доводилось -

Самый вкусный и самый сладкий,

Самый теплый и самый душистый,

Нежный и гладкий снаружи,

А внутри — насыщенно-красный.

Половина мужчин говорили,

Что сей плод — воистину манго,

А другие им отвечали,

Что он больше похож на папайю.

Закончив песню, он с волнением спросил:

— А ты-то сам сподобился узнать, на что больше похож ее плод: на манго или на папайю?

— К сожалению, нет, хотя я был лично знаком с принцессой и могу сказать, что она была одной из самых прекрасных и желанных женщин на свете, — признался канарец. — В тот день, когда этот сукин сын, губернатор Овандо, приказал ее повесить, я понял, что, если уж мы неспособны ценить такую красоту и утонченность — значит, неспособны ценить вообще ничего, и все бесчисленные Овандо в конце концов уничтожат этот рай.

— А мне Санто-Доминго вовсе не показался таким уж раем.

— Потому что меньше чем за десять лет мы превратили его в настоящий ад, — с этими словами канарец указал вниз и добавил: — Видишь этих мирно пасущихся животных? Так вот, если мы просидим здесь еще немножко, рано или поздно мы начнем говорить о том, как бы их уничтожить.

— Не думаю, что кто-то сможет уничтожить стольких животных, — возразил андалузец.

— Европейцы наверняка смогут, — убежденно ответил канарец. — Они постараются захватить их или уничтожить, это заложено в самой их природе. Я видел это на Гомере, видел на Эспаньоле; хотелось бы надеяться, что не увижу этого здесь, но не сомневаюсь, что рано или поздно так оно и случится.

Как бы то ни было, Андухар оказался прав: бизоны толклись под деревом весь день и большую часть ночи. Когда же на рассвете путники уже собирались покинуть неудобное убежище, им пришлось не только остаться на дереве, но даже подняться еще выше и укрыться среди ветвей: по пятам бизонов следовал отряд краснокожих, насчитывающий более тридцати человек:

— Вот черт! — выругался андалузец. — Только этого нам еще не хватало!

Они молча и бессильно наблюдали за охотниками, невольно восхищаясь их хитростью, терпением и мастерством, с которым те поражали выбранное животное, ухитряясь при этом не напугать остальное стадо. И лишь после того, как охотники удалились в южном направлении, унося с собой пять огромных туш, разделанных на части, они решились спуститься.

У них ныли все кости, болели руки и суставы, но даже и без того они были настолько измучены, что не было даже речи о том, чтобы двигаться дальше.

Спустя три дня Сильвестре Андухар с удивлением заметил, что его друг уже больше часа смотрит на запад, не сводя глаз с горизонта.

— Что с тобой? — спросил он.

— Помолчи!

— Да чем ты занят, черт побери?

Канарец протянул руку, указав на точку горизонта, к которой был прикован его взгляд, и спросил:

— Видишь вон те черные тучи?

— Конечно, вижу! А что с ними не так?

— Видишь, как быстро они движутся на север?

— Так это прекрасно: если они движутся на север, значит, мы не промокнем.

— Конечно! Но среди этих туч есть одна, за которой я наблюдаю уже почти час, а она так и не двинулась с места.

— Должно быть, просто устала.

— Не будь идиотом и хоть немного подумай головой! — рассердился Сьенфуэгос, смерив его укоряющим взглядом. — Что должно произойти, чтобы одна туча не двигалась с места, когда все другие ветер легко уносит прочь?

— Наверное, ей что-то мешает?

— Вот именно! — воодушевленно подхватил канарец. — А мешать ей может только гора; причем никак не меньше восьмисот метров высотой, иначе облако просто проплыло бы над ней... Боже милостивый! — аж застонал он. — Неужели эта чертова прерия кончилась? Наконец-то!

Сильвестре Андухар, со своей стороны, считал, что теперь на смену «чертовой прерии» пришли «чертовы горы», а хрен, как говорится, редьки не слаще.

Канарец же, напротив, радовался так, словно вдруг очутился на родном острове — видимо, потому, что карабкаться по скалам и ущельям он научился раньше, чем говорить.

Сын и внук горцев-пастухов, легендарных гуанчей, чьим главным источником существования были козы, от которых они, видимо, и научились всем трюкам, помогавшим им взбираться на самые неприступные скалы, Сьенфуэгос прыгал с утеса на утес с той же легкостью и радостью, с какой наслаждался теплыми океанскими волнами на солнечном тропическом пляже.

Между тем, несчастный Андухар потел, пыхтел и страдал, взбираясь на очередной горный склон и в ужасе закрывал глаза, когда оказывался на краю пропасти. Он уныло тащился за спутником, которому пришло в голову совершить «небольшую прогулку», то есть взобраться на вершину горы высотой почти в тысячу метров лишь для того, чтобы полюбоваться открывающимся оттуда видом.

— Нет, ты не гуанче, — возмутился Андухар. — Ты помесь обезьяны и горного козла.

И действительно, при виде приемов, которые использовал канарец, чтобы взобраться на отвесную скалу или спуститься на дно ущелья, у самого опытного альпиниста волосы встали бы дыбом.

Если обычные альпинисты поднимаются крайне медленно и осторожно, пробуя на прочность каждый выступ, каждую трещинку, прежде чем поставить руку или ногу, чтобы продвинуться на несколько сантиметров, Сьенфуэгос предпочитал взбираться на скалы при помощи шеста, с которым никогда не расставался.

Для этого он закреплял на его конце толстую веревку с петлей, какие обычно используют живодеры для ловли собак.

Теперь, собираясь подняться на скалу, он раскручивал шест у себя над головой, стараясь зацепиться петлей за уступ скалы в двух-трех метрах над головой. Когда ему это удавалось, он, пару раз дергал за веревку, дабы убедиться, что петля надежно закреплена.

А после этого взбирался по отвесной скале, как акробат, иногда упираясь в скалу ногами.

Оказавшись на уступе, он начинал все сначала, удивляя случайного зрителя сноровкой, точностью движений и непоколебимой уверенностью в успехе. Со стороны это выглядело детской игрой, однако на самом деле игра требовала немалого хладнокровия и серьезной физической подготовки, которыми мало кто обладал, если, конечно, не был, подобно канарцу, «помесью обезьяны и козла».