Земля и люди. Очерки.

Рамки завода не особенно устроили молодого человека, и его послужной список вытянулся в длину: горный рабочий, станочник, лаборант политехнического института, солдат, моторист, взрывник, бурильщик, компрессорщик…

Студент Свердловского сельскохозяйственного института — кажется, нащупал, нашел все-таки свою жилу! А жила та не от матери ли, родившейся и выросшей в деревне, а может, от деда-агрохимика?

Сельские проблемы увлекли, и, как в таких случаях нередко бывает, нашлись люди, которые не просто увидели это увлечение, но и помогли его укрепить и развить. Красуский и сейчас, несмотря на некоторые разногласия, склоняет голову перед своим учителем, профессором сельхозинститута Василием Федоровичем Трушиным. Трушин в буквальном смысле толкнул его в науку.

После распределения Юрий Красуский стал управляющим отделением одного уральского совхоза. Добросовестно выполнял свои обязанности, но чем дальше, тем яснее видел: не получается с наукой, уходит он от нее. Хозяйственные дела заели.

Встречи людей, нужных друг другу, всегда кажутся случайными, но это, наверно, не совсем так. Есть какая-то логика, которая сводит хороших людей вместе. И вполне закономерно, что Юрий Красуский должен был встретиться с человеком, который бы понял его, оценил.

Таким человеком в жизни Красуского стал молодой директор совхоза «Бородулинский» Петр Григорьевич Зуев. Хозяйство он принял неважнецкое: кругом одни прорехи. Но Петр Григорьевич не унывал: он мечтал о больших урожаях, надоях, строил планы, от которых голова шла кругом. Понимал: одному, конечно, не поднять, нужны помощники, специалисты. И он искал их.

Юрию Зуев тогда сказал:

— Мне нужен большой хлеб. Ты сможешь его дать?

— Постараюсь.

— Главным агрономом совхоза пойдешь?

— Пойду.

Агроному Юрию Красускому была предоставлена хоть и не полная, но все-таки свобода действий. Но как этого, оказывается, мало, чтобы заставить землю давать богатые урожаи!..

Через год Петр Григорьевич Зуев спросил своего главного специалиста:

— Где большой хлеб? Где зерно?

— Пока нет, — просто ответил Красуский.

Еще через год директор повторил свой вопрос:

— Где обещанное?

— Будет лет через пять, — уже уверенно произнес агроном.

Зуев уперся взглядом в Красуского: это начинало ему надоедать, но он, сдерживая себя, спросил:

— Что нужно?

— Вылечить землю, провести ряд опытов.

— Так лечите, проводите! Вы же главный специалист!

— Нужно еще переменить отношение к земле.

— Меняйте! — Зуев потихоньку закипал.

— Не мне, а вам, как директору, и всем в совхозе, — тоже взвинтился Красуский.

Землепашество — одно из древнейших занятий человечества. Не потому ли иной работник, имеющий самое маломальское представление о земле, чувствует здесь себя докой. И его командирский тон слышится то с той, то с другой трибуны.

Ну кто, скажите, посоветует сталевару вести плавку, если в печь не добавлены марганец или там кобальт? Таких отважных нет. А вот земледельцу почему бы и не крикнуть:

— Вали, Петька, азот, коли фосфора не завезли!..

И Петька валит на глазок, наобум. И считает, что вершит правое дело…

Красуский с самого начала взял четкий курс: техника — вторична, первична все-таки агротехника, именно она должна диктовать условия работы для тракторов, комбайнов, сеялок. Но звучало это утверждение пока что робко: четкой агротехники у агронома не было еще как таковой. Он учился у земли и одновременно лечил ее.

Есть такое понятие — авитаминоз. Оно применимо и к земле. За многие годы бородулинские почвы настолько износились и изголодались, что Красуский поначалу оторопел: поля совхоза, мягко говоря, были непригодны, чтобы строить на них земледелие по-научному. Первый враг — фосфорный голод, второй — повышенная кислотность. Чтобы ликвидировать то и другое, нужны годы и годы. А ведь у земли столько распорядителей — управляющие, механизаторы, сеяльщики… Как заставить их агроному идти в ногу с собой, не забегать, не отставать? И как самому не сбиться с ритма? В бесконечных спорах, в кутерьме будней как выдержать? Климентий Аркадьевич Тимирязев заметил, что культура земледелия всегда шла рука об руку с культурой человека. Но кроме этого агроному нужна еще и крепкая воля.

Перво-наперво Красуский заставил всех работать по бумаге. На каждое поле он завел так называемые агропаспорта. В них — целая система учета всего, что делается на земле. Когда, каким образом внесено то или иное удобрение, в какую сторону какие ходили агрегаты, ведя обработку почвы, как шел сев, — чертежи, рисунки, таблицы. Для себя — посложнее, для остальных — попонятнее.

Как-то весной Красуский решил прикатать посевы тяжелыми водоналивными катками: так было нужно по его технологии. Раньше тяжелые катки никто в совхозе и в глаза не видел, пользовались кольчатыми. Юрий убеждал людей, объяснял им, что плотный верхний слой почвы подтянет влагу снизу и растения быстрее окрепнут, дружнее взойдут. Но во втором отделении ну никак не понимали механизаторы его замысла с этими тяжелыми катками. «Не робили мы так, — говорят, и все тут. — Прикажешь — сделаем, только не робили мы так…»

А велик ли прок от работы по приказу?

— Ладно, — вроде сдался агроном, — поступим так: все прикатаем тяжелыми катками, по-моему, а пару полос оставим по-вашему. Только уговор — выполнять работу честно.

— Понятное дело! — обещали механизаторы.

Не прикатанные по-агрономовски полоски оставлял самый неверующий Фома. Пошли всходы. Механизатор прибежал к агроному сам:

— Черные полосы, огрехи там, — стал он объяснять.

Поехали разбираться. Черные полоски пересекали строчки посевов.

— Почему поперек посевов огрехи? — не унимался механизатор.

— А катки в какую сторону ходили? — спросил агроном.

Что ж, посмеялись, не без этого, но и многое поняли. На таких вот «доказательных полосках» — и в прямом и в переносном смысле — строил свои отношения с людьми Красуский. Он никогда не унижал себя до крика. Ни с кем. И никогда не подделывался. Ни под кого. На комбайне, за штурвалом, в лаборатории, в кабинете, где угодно он всегда один и тот же. Строгий, подтянутый, естественный, простой.

Совхоз «Бородулинский» между тем гремел на всю область. Правда, начинание исходило от Петра Григорьевича Зуева. Но, по его словам, получалось, что Красуский — всему затейщик. Чтобы лучше представить ситуацию, приведу корреспонденцию, написанную в те дни, весной 1973 года, автором этих строк.

Она была помещена на первой полосе «Уральского рабочего» и выглядела броско: «70 ударных часов»:

«Бородулинцы закончили сев зерновых. За семьдесят часов, как и обещали. Долго расспрашивал я главного агронома Юрия Красуского, смотрел карты полей, графики движения техники, приказы, сводки, чтобы восстановить картину скоротечного сева. Наконец Юрий не выдержал: