Земля, и все остальное — по списку

Для меня все началось одним прекрасным солнечным днём. Впрочем, не только для меня одного, началось для всех, оказавшихся в тот воскресный полдень в начале июня среди посетителей летнего кафе. Знаете, такое временное сооружение на улице: большая палатка из непромокаемого материала, лёгкие столики, пластиковые стулья. Торгуют прохладительными напитками, пивом, салатами, фруктами, разогретой в микроволновке пиццей. Посетителей не много: несколько девушек, несколько парней, все пью пиво, девушки негромко разговаривают и весело смеются. У стойки на высоком табурете сидит мужчина, спиной к залу, на нем белая рубашка-безрукавка и бежевые шорты. Разгар сиесты, пустынные улицы, жители бежали из прокалённых каменных джунглей, кто на дачу, кто на пляж. Я сижу за столиком, спиной к улице, лицом к стойке, наблюдаю лениво за мужчиной и барменом. Прохладный сок в высоком запотевшем стакане стакане, я пью холодную влагу мелкими глотками, смакуя, наслаждаясь растекающимся во рту холодом. Вдруг мужчина вздрагивает и неуклюже валится набок. Он лежит несколько секунд, потом пытается подняться, опираясь на руки. Он дышит часто и быстро, тело его бьет крупная дрожь. Дыхание его все ускоряется, я слышу как воздух сипло вырывается из горла. Потом он падает и затихает. Девушки кричат, парни вскакивают из-за столика, роняя стулья, бармен стоит с прижатым к уху мобильником, видимо, вызывает скорую. Мужчина лежит, нелепо вывернув голову и вокруг него расширяется тёмное пятно. Кровь течёт из носа, рта и ушей, даже не течёт, а струится, собирается на асфальте, растекается темно-красной, почти чёрной лужей.

Приехала скорая, фельдшер склонился над мёртвым, прощупал пульс, прижав пальцы к горлу, поднялся и отрицательно мотнул головой. Мёртв. Водитель и санитар сходили за носилками, положили тело на зелёный брезент, взялись за ручки и понесли скорбный груз в машину. Фельдшер остался, подойдя к стойке, вытащил из куртки платок, придвинул к себе стакан, из которого пил мужчина, спросил о чем-то бармена. Признаюсь, я ушёл от греха подальше, исчез по-возможности тихо и незаметно, можно сказать, не прощаясь, по-английски. У кого есть желание связываться с родной российской милицией? У меня его точно не было. Парни тоже покинули место происшествия, а девушки остались.

Следующими, скорей всего, стали те, из бригады скорой помощи, исполнявшие свой профессиональный долг и исполнившие его до конца, патологоанатом в морге, делавший вскрытие трупа, милицейская бригада, прибывшая на место вероятного преступления, бармен и девушки. И перед тем, как умереть, они успели заразить этим огромное число людей.

Таким образом, я последний, живой пока ещё, свидетель начала эпидемии, уничтожившей человеческую цивилизацию. Скорость, с которой распространялась зараза, объясняется ещё и тем, что город, в котором я наблюдал первую смерть от этого, был не единственным. Это началось в разных местах нашей планеты, сразу, на всех континентах Земли. Где-то чуть раньше, где-то чуть позже.

Я не могу сказать от чего погибло человечество, потому что не знаю, что вызвало пандемию. Я говорю — это и под этим подразумеваю определённые симптомы некой скоротечной болезни, убивающей человека. Это сгубило человечество, это уничтожило цивилизацию, это пришло — и мир погиб. Трагедия не в том, что мне неизвестно, отчего все живое на Земле накрылось …, как медным тазиком, трагедия в том, что специалисты так и не успели определить источник заразы. Гипотез было множество: от утечки из секретной лаборатории неизвестного, чрезвычайно опасного вируса, до вхождения Солнечной системы в некое космическое «поле смерти». Нельзя сказать, что специалисты ничего не делали, нет, они напряженно работали, да только вот старушка смерть махала косой гораздо быстрее их. То была знатная жатва смерти. Смерть без труда собирала свой урожай, щедрая на работу, она, не останавливаясь, срезала тысячи душ зараз.

Мир в те дни жил быстро, в лихорадочном темпе меняя социальные приоритеты и политические режимы. Несмотря на границы, расовые различия, вероисповедания до прихода этого мы ощущали себя в определённой степени единым целым, человечеством, видом, сумевшим стать доминирующим, благодаря приобретённому в результате эволюции разуму. Теперь же целое распалось на отдельные составляющие, стремящиеся во что бы то ни стало сохраниться, выжить, пусть и за счёт остальных. Бесконечная череда социальных потрясений создавала причудливую картину государственного и социального устройства атомизирующегося общества. Здесь было все: полная анархия, сексуальный деспотизм, разнообразные диктатуры, от диктатуры гражданского правительства до до жестокой военной диктатуры, олигархия, тирания, восточная деспотия, коррупционный авторитаризм, демократия, технократия, равноправие варваров, охлократия и еще много такого, чему не придумали названия. И уже не придумают. В то время никто ни с кем не воевал, не потому, что не имел причин для военных конфликтов. Причин и оружия было навалом. Желающие просто не успевали начать войну. К тому же каждый старался жить сейчас и сегодня, жить на полную катушку, жить до предела, спрессовывая годы в часы, стремясь получить от жизни все и сверх того. Несмотря ни на что, это время было временем буйного утверждения, отвержения, преодоления и торжества жизни в противовес мертвящей стылости смерти. Нет, не так… Конечно же, хватало всего: кто-то продолжал жить, кто-то сходил с ума, кто-то забывался среди бесконечных оргий, кто-то уходил в монастырь, кто-то становился пророком новых религий, кто-то, утратив всякую веру, превращался в преступника, превосходившего по жестокости всех великих тиранов прошлого, кто-то кончал жизнь самоубийством, однако частный выбор отдельно взятого человека никак не влиял на общее чувство тех дней. Яростный всплеск, яркая вспышка, последний ослепительный карнавал, фейерверк, взрывающий на мгновение тьму ночи. Пир во время чумы. Признавая факт временности собственного бытия, мы отрицали саму возможность гибели нас как общности. Конечно, мы рассматривали такую возможность, правда, чисто гипотетически, отвлеченно. Глобальная катастрофа могла произойти, но не сейчас, не с нами, не в нашей жизни, не в наше время, идея массового и тотального вымирания человека годилась самое большее на сценарий очередного блокбастера, фильма-катастрофы, причём обязательно со счастливым концом. Человек всегда побеждал, всегда оставался выход, в последнюю минуту находилась вакцина, астероид взрывался перед последней чертой, за которой начиналось забвение. Реальность преподнесла нам жестокий сюрприз. Мы оказались за последней чертой раньше, чем осознали всю глубину постигшего нас кризиса.

Жизнь в провинции рождает успокаивающую разум иллюзию непричастности к мировым проблемам. С нами не может произойти ничего такого, у нас такое невозможно, до нас это не доберётся, мы просто здесь пересидим, нас это не касается — вот о чем думают жители глубинки, смотря по телевизору вечерние новости. Последний раз, когда у нас происходило что-то действительно серьёзное, было в восемьдесят шестом году, после аварии на Чернобыльской АЭС. Забрали мужиков по спискам из военкомата и отправили на ликвидацию аварии, почти все вернулись, потом многие умерли кто спился, кто от болезни), оставшимся в живых дали инвалидность, но и они уже не жильцы, по ним видно, что не живут, а доживают свою загубленную радиацией жизнь. Поэтому и сообщения о череде таинственных смертей, случившихся по всему миру, мало кого в селе заинтересовало. Всех, кроме меня.

Возникало-ли когда-нибудь у вас ощущение абсолютной опасности, угрожающей не только вам, опасности, сдобренной пряным ароматом страха, словно разлитым в воздухе. Такое чувство иногда возникает при просмотре действительно страшного фильма ужасов. Ты думаешь: «если бы это случилось на самом деле?» и твою душу пронзает именно такое ощущение скрытой в привычных вещах опасности.

То, о чем говорил диктор, очень напоминало увиденное мной в городе. Помню, стало мне слегка плохо и пришлось выйти на улицу. Подышать свежим воздухом. Мысль о том, что случилось нечто страшное и опасное для всех, не давала мне покоя, однако я старался не давать волю воображению. Мало ли отчего могли умереть эти люди. Мне удалось себя успокоить, хотя подсознательно опасения оставались. Прошло несколько дней, ничего более страшного не случилось, мир жил в привычном ритме. Террористические акты, наводнения, аварии, цунами, землетрясения, выступления антиглобалистов, падения самолётов, скинхеды, Аль-Каида, война в Ираке — все, как обычно.

На самом деле все было хуже некуда. Эпидемия быстро разрасталась, скрывать ее масштабы становилось более и более проблематично. Наконец, правда открылась. Прошлому счастливому существованию пришёл конец.

В стране ввели чрезвычайное положение, плавно перешедшее в довольно жёсткую диктатуру. Опыт многовекового единоличного правления не позволил стране развалиться, однако не спас ее от гибели. Не скажу, что в таких условиях диктатура зло, наоборот, она позволила сохранить определённую стабильность. Обеспечение продовольствием, борьба с преступниками и мародёрами, уборка умерших, медицинская помощь, вывоз мусора, охрана социально-значимых и потенциально опасных объектов. До тех пор, пока оставалось достаточно людей, способных отдавать и исполнять приказы, сохранялся установленный порядок, а после того, как их не стало, сама надобность в поддержании такого порядка пропала.

В первые дни после объявления чрезвычайного положения к нам прибыло воинское подразделение, расположившееся в поле за селом. Они жили обособленно, на улицах появлялись только в специальных защитных костюмах и противогазах. На местные органы правопорядка надежды было мало. Когда стали умирать люди, умирать каждый день, милиционеры перестали появляться на улицах и военным пришлось взять на себя их функции.

Последние из них, оставшиеся в живых, бросив развёрнутый лагерь и имущество, погрузились в несколько джипов и уехали в направлении областного центра неделю назад. Они выполнили поставленную перед ними задачу. Им теперь некого было охранять, спасать и защищать, кроме самих себя.

Ночью лил дождь. Жуткий ливень с грозой. Водяные струи хлестали по земле, грохотал гром, молнии с шипеньем вспарывали тьму. Я лежал на диване, слушая шум падающей с неба воды. В открытую форточку ветер порывами гнал прохладный, пропитанный влагой воздух. Осень. Бабье лето. Гроза.

Я с детства любил такую погоду, пасмурную и дождливую. Помню, как однажды я ждал с работы отца. Я сидел у окна, уличное освещение не было включено. Тогда тоже лил дождь. В разрывах туч ярко сверкала неизвестная мне звезда. Вода струилась по стеклу и яркая точка плясала в маленьких водяных потоках. Отец все не шёл, на душе было грустно и чуть тоскливо. Одинокий ребёнок и одинокая звезда, молча танцующая в струях дождя. Чуточку грусти, чуточку печали и вот, явлена зримая картина одиночества.

Я выхожу из дома только для того, чтобы бегать в парке. Я могу пройтись по улицам, но не хочу этого делать. Нет, мне страшно. Моя память давно стала моим персональным кладбищем, я привык к мертвецам, мёртвые стали моими лучшими друзьями, поэтому мысль о том, что я живу посреди большого кладбища, в которое превратилось моё село, меня не пугает. Я не боюсь ночи. Ночь — время неупокоенных душ, но я сам неупокоенная душа, вынужденная существовать в ещё живом теле.

В моей квартире пока ещё есть свет, газ и вода. Холодильник полон продуктов. Можно прожить какое-то время. Но я думаю о том, что будет потом. О том, что случиться с тепловыми, гидро и атомными станциями, что произойдёт с компрессорами, нагнетающими в трубы газ, что случиться с насосами, качающими из артезианских колодцев воду без тех, кто их обслуживал и ремонтировал. Честно говоря, мне не хочется увидеть будущее Земли.