Земля надежды

Он искренне полагал, что во время своих длительных экспедиций, когда уходил в лес на рассвете и возвращался в сумерках, а иногда уходил на рассвете и возвращался только на рассвете следующего дня, когда он спал в лесу, невзирая на холодные ветры, предупреждавшие о скорой смене времени года, он думал только о своих растениях. Но где-то глубоко в сердце и в уме он прощался. Прощался с Сакаханной-девочкой, чью невинность он так высоко ценил, с Сакаханной — молодой женщиной, которую он любил, и с Сакаханной — гордой красавицей, которая впустила его в свое сердце и в постель, а потом прогнала.

Джон прощался с ней, прощался с лесом, который она любила и делила с ним, и к тому моменту, когда «Мейкпис» причалил к оконечности пирса и поднялся вверх по течению к доку Джеймстауна, Джон уже попрощался со всем, что было дорого его сердцу, и был готов уехать.

У него собралось с полдюжины бочонков с семенами и корнями, уложенными в песок, и два бочонка с саженцами, присыпанными землей, которые нужно было поливать каждый день. Он составил свой груз на причале и погреб на каноэ вверх по реке, в Джеймстаун, посмотреть, не привез ли этот корабль письмо и деньги от Эстер.

Едва ли он рассчитывал получить их. Но это было частью ритуала расставания с Сакаханной и возвращения к Эстер — быть на пристани и встречать каждый приходящий корабль, показывая тем самым свою веру в то, что Эстер сделает все возможное и даже невозможное, чтобы как можно быстрее прислать ему деньги. Их план не должен был сорваться по его вине.

Как обычно, толпа на причале выкрикивала приветствия и предлагала товары и комнаты для съема. Царила обычная анархия при прибытии корабля. Вещи сбрасывали на пристань, дети визжали от волнения, друзья приветствовали друг друга, заключались сделки. Джон встал на кабестан [20] и крикнул поверх голов толпы:

20

Кабестан — шпиль, лебедка с барабаном, насаженным на вертикальный вал, для подтягивания речных судов у причалов, выбирания судовых якорей и т. п.

— Есть кто-нибудь с письмом для Джона Традесканта?

Сначала никто не ответил, он прокричал вопрос снова и снова как уличный торговец, расхваливающий свой товар. На сходнях появился седовласый мужчина, выглядевший слабым и больным, старавшийся не выпускать из вида матросский сундучок со своими пожитками, и поднял голову.

— Я! — сказал он.

— Слава богу!

Джон спрыгнул со своего наблюдательного пункта. И в тот же миг его накрыла волна жестокого разочарования — ему далее незачем здесь оставаться, он должен покинуть землю Сакаханны, точно так же, как он покинул ее саму.

Он протолкался через толпу с приветственной улыбкой на лице.

— Я — Джон Традескант.

— Я — преподобный Уолтер де Карей. Ваша жена доверила мне письмо для вас.

— Как она там?

Викарий кивнул.

— Выглядела она неплохо. Отважная женщина, как мне показалось.

Джон подумал об упрямой решимости Эстер.

— Бесценное создание, — коротко сказал он.

Он открыл письмо и сразу же понял, что она сделала все, о чем он просил. Ему осталось только пойти в офис Виргинской компании и получить свои двадцать фунтов. Эстер заплатила эти деньги лондонскому банкиру, и документ, скрепленный печатью, доказывал это.

— Благодарю вас, — сказал он. — А теперь могу я как-то помочь вам? У вас есть где остановиться? Помочь вам отнести багаж?

— Если бы вы помогли мне с этим сундучком? — неуверенно проговорил преподобный. — Я полагал, здесь будут носильщики или слуги…

— Это Виргиния, — предупредил его Джон. — Здесь все — свободные землевладельцы.

Зима 1645 года, Англия

В октябре Френсис и Александр Норман приплыли по реке, чтобы провести пару дней в Ламбете. Эстер уговаривала их остаться подольше, но Александр сказал, что не рискует оставлять свой бизнес слишком надолго. Война, кажется, подходила к концу, каждый день он отгружал все новые партии бочонков с порохом, и поговаривали, что Бейсинг-Хаус наконец пал перед армией Кромвеля.

Не то чтобы это был важный стратегический пункт, как, например, Бристоль, второй город в королевстве, который принц Руперт сдал всего лишь месяц тому назад. Но это была крепость, славящаяся в народе своей упрямой преданностью королю. Когда Джонни узнал, что Руперта уволили с королевской службы, Бейсинг-Хаус стал его новой привязанностью. Именно в Бейсинг-Хаус он собирался сбежать и пойти там на военную службу. Даже Эстер, чьи воспоминания о королевском дворе были полны не только впечатлений о притворстве и сумасбродстве, но и памятью о мгновениях великой красоты и блеска, жаждала, чтобы Бейсинг-Хаус по-прежнему был верен королю Карлу, пусть даже изменится все остальное в королевстве.

Крепость принадлежала маркизу Винчестерскому, переименовавшему ее в «Оплот Верности» и закрывшему ворота, когда вся местность вокруг перешла на сторону парламента. Этот открытый вызов казался Эстер гораздо более славным способом провести войну, нежели заниматься садоводством в Ламбете и продавать тюльпаны сторонникам парламента.

Иниго Джонс, знававший еще дедушку Джонни и работавший вместе с ним для герцога Бекингемского, благополучно отсиживался в Бейсинг-Хаусе за прочными стенами собственной конструкции. Художник Вацлав Холлар, [21] друг Традескантов, и многие другие, которых Эстер хорошо знала, тоже укрылись там. Ходили слухи о двадцати иезуитских священниках, нашедших убежище в крепости, и о гиганте ростом в семь футов. [22] Сама маркиза и дети тоже остались в осажденной крепости. Маркиза, когда ей предоставили возможность свободно покинуть Бейсинг-Хаус, отказалась оставить мужа. На каждом оконном стекле в доме она вырезала клятву «Aimez Loyaute», [23] чтобы, пока дом стоит и окна не разбиты, оставалось письменное свидетельство — все еще есть хотя бы одно место, где сохранили безоговорочную верность Карлу.

21

Вацлав Холлар (1607, Прага — 1677, Лондон) — чешский график и рисовальщик.

22

1 фут — примерно 30 сантиметров.

23

«Aimez Loyaute» (фр.). — «Храним верность».

— Я — такая же глупышка, как Джонни, потому что тоже хотела бы быть там, — призналась Эстер Александру.

Они сидели по обе стороны каминного огня в гостиной. У окна Френсис и Джонни играли в карты на спички.

— Там люди, которых я знала с детства. Кажется таким несправедливым отсиживаться здесь в комфорте, пока они смотрят в лицо опасности…

— У них была большая свобода выбора, нежели у вас, — утешил ее Александр. — Вы дали слово Джону, что будете защищать Ковчег. И в любом случае свою роль вы сыграли. Когда восстание роялистов докатилось до вашего порога, вы же дали им лошадь и помогли, чем могли.

Эстер фыркнула:

— Вы же знаете, как сильно я этого хотела!

— Не впадайте в любовь к делу только потому, что оно проигрывает! — предупредил ее Александр. — Прежде чем король обрек себя на поражение, он был глуп и безрассуден. Джон предпочел уехать, чтобы только не служить ему. И я всегда восхищался вашей решимостью пережить эту войну, не участвуя в ней. И если она подходит к концу, это еще не причина, чтобы рваться воевать. Лишь глупцы любят безнадежное дело только потому, что оно проиграно.

Эстер кивнула.

— Вы правы, — сказала она. — Но Бейсинг-Хаус — это просто какая-то сказочная история.

— Боюсь, конец этой истории будет совсем не романтическим, — мрачно сказал Александр. — Кромвель доставил туда тяжелую артиллерию. Иного финала, кроме поражения, и быть не может. Никакие стены не смогут вечно противостоять артиллерии.

Александр оказался прав. Уже на следующий день, еще до того, как они с Френсис уехали, пришли новости. Бейсинг-Хаус пал, сотня мужчин и женщин были убиты. Даже оконные стекла с выгравированными словами не выжили в схватке. Кромвель приказал разрушить дом и уничтожить все.