Земля надежды

— Нет, — согласился Джон.

— Но ты знал, что они там есть, что они проходят по лесу.

— Да.

— Мы тоже проходим по лесу, мы идем за ними, когда охотимся на них. Мы расчищаем землю, когда выращиваем себе еду. Как может земля быть пустой?

Джон попытался сглотнуть слюну, но горло было сухим. В голове сильно стучало.

— Так думаем мы, белые люди, — беспомощно сказал он.

Женщина с луком наклонилась, стрела все еще была нацелена ему в живот.

— Вы, белые люди, сказали, что пришли сюда ненадолго, только поискать драгоценные металлы, а потом уйдете, — заметила она. — А теперь вы говорите нам, что земля пустая, и строите дома на звериных тропах, и валите деревья в лесу, и не даете им снова вырасти.

— Простите, — сказал Джон. — Мы не знали, что вы живете здесь. Если вы поможете мне добраться до Джеймстауна, я скажу губернатору…

Он умолк. Внезапно она отвела от него стрелу, как будто потеряла всякий интерес к этому разговору.

— Мы решим, что с тобой делать, когда мужчины вернутся домой, — отрывисто проговорила она. — Пока что оставайся здесь.

Джон раскинул руки, стараясь продемонстрировать послушание и безвредность.

— Ребенок принесет тебе поесть, — сказала другая женщина. — Здесь не гадить. За этим иди в лес.

Джон почувствовал, что щеки его заалели, и проклял себя за то, что он такой идиот, что стесняется диареи, когда ему вполне может грозить потеря кишок.

— Конечно, не буду, — сказал он, цепляясь за чувство собственного достоинства.

Женщина посмотрела на него.

— Мы все тебя видели, — сказала она. — Но мы — чистые люди. Мы — Народ. Повхатаны. Пока ты с нами, гадить будешь в лесу и потом прикрывать за собой.

— Да, — сказал Джон. — Я хочу пить.

— Ребенок принесет тебе поесть и попить, — сказала другая женщина и опустила стрелу в колчан на боку. — Только не объедайся.

— А Сакаханна? Она здесь?

Джон постарался задать вопрос спокойным, нейтральным голосом, но в голове снова, как молотком, застучало, едва он подумал о ней.

Они безразлично посмотрели на него, потом повернулись и вышли.

Ребенок принес горшок, наполненный ледяной водой. Джон осторожно отпил из него. Горшок был угольно-черный, гладкий, как мраморный. Джон не мог сообразить, как горшок был сделан. Он был элегантен, как погребальная урна из королевской коллекции.

Джон ждал.

Ребенок — Джон даже не мог сказать, был ли это мальчик или девочка — одетый только в фартучек из оленьей шкуры, а в остальном совершенно нагой, сидел на корточках на пороге хижины и смотрел на него серьезными темными глазами. Джон попытался улыбнуться. Лицо ребенка осталось спокойным. Джон прислонился к стене хижины и стал ждать дальше.

Сквозь небольшой квадрат дверного проема он видел, как удлиняются тени, потом услышал пение, доносившееся издалека. По молчаливой настороженности ребенка он догадался, что тот услышал эти звуки за несколько минут до него. Джон посмотрел на ребенка и поднял брови, как бы спрашивая, что происходит. Ребенок остался торжественно серьезным, как настоящий воин, и, как могущественный воин, только покачал головой.

Джон снова откинулся назад.

Пение зазвучало ближе. Джон вслушался внимательнее. Он был уверен, абсолютно убежден, что расслышал голос Сакаханны. Разум говорил ему, что это невозможно, что он слышал, как она говорит, всего раз или два и что, конечно же, он не мог распознать ее голос среди многих других. Но он все равно ощутил, как забилось сердце, все равно наклонился вперед, и даже уши заболели от усилия расслышать ее яснее.

— Сакаханна? — прошептал он.

Ребенок, узнав имя, кивнул, потом простым грациозным жестом указал на дверь, она стояла там, в раме золотистого вечернего света, она была выше, чем он помнил, лицо стало немного серьезнее, волосы теперь росли у нее по обеим сторонам головы, но по-прежнему были заплетены в косички справа. Она была одета в чулки из оленьей шкуры и коротенькое платьице из того же материала. Ее руки и щеки были украшены красными спиралями.

— Сакаханна! — сказал он.

Она стояла перед ним, она внимательно осматривала его, не улыбаясь, потом подошла чуточку ближе и протянула руку. Джон, не зная, что следует сделать, тоже протянул ладонь, и они торжественно, как члены парламента, пожали друг другу руки.

Ее пальцы, теплые и сухие, сомкнулись на его ладони, и при этом легком прикосновении Джон почувствовал невероятный прилив желания. Его глаза замерли на ее лице, и он увидел, с трудом веря собственным глазам, что от ее глаз к губам распространилась медленная улыбка, и вот все ее лицо осветилось радостью.

— Джон, — ласково сказала она, ее акцент певуче растянул его имя. — Добро пожаловать к моему народу.

Он сразу же пустился в объяснения:

— Я собирался приехать, как обещал, я действительно собирался приехать. Я не собирался предавать тебя. Я намеревался вернуться. Но когда я добрался до дому, мой отец умер, а детям нужна была мать…

Он замолчал, когда увидел, что она тряхнула головой и пожала плечами.

— Я знала, что ты собирался вернуться, — сказала она. — Но когда ты не приехал, нам с матерью пришлось уйти из Джеймстауна и найти наш народ. А потом пришло время, когда мне нужно было выходить замуж, и теперь я замужем.

Джон был готов убрать свою руку, но она крепко держала ее.

— Это мой сын, — сказала она, улыбнувшись ребенку в дверях.

— Твой сын?!

— Сын моего мужа. Его первая жена умерла, и теперь я — мать для этого мальчика, и у меня есть собственная маленькая девочка.

Джон почувствовал, как сожаление, такое же мучительное, как тошнота, окатило его всего.

— Я никогда не думал…

— Да, я теперь взрослая женщина, — непреклонно сказала она.

Джон тряхнул головой, отказываясь принять правду, что прошло столько лет.

— Я должен был приехать. Я хотел приехать.

— Ты повредил руку? И болел?

— Я сам виноват в своей болезни, — сказал Джон. — Я слишком долго голодал, а потом съел яйца, что ты мне прислала — ведь это была ты?

Она кивнула.

— Они были такие вкусные, но я съел их слишком быстро. И обжег руку об котелок, а потом рана открылась…

Она взяла его руку и наклонила голову, чтобы рассмотреть рану. Джон смотрел на макушку ее черноволосой головы и вдыхал знакомый слабый запах ее теплой кожи и медвежьего жира, который отпугивал насекомых, и чувствовал, как поднимается желание, пока наконец не подумал, что сейчас он прижмет ее к груди, чего бы это ему ни стоило. Он должен подержать ее в объятиях, хотя бы раз перед тем, как умрет.

Она подняла глаза и сразу прочитала на его лице желание. Она не отшатнулась, как это сделала бы англичанка. Но и не подалась к нему. Она стояла очень тихо, оценивая его мысли, читая его желание, его страх, его потребность в ней.

— Я думаю, мы сможем вылечить твою руку, — мягко сказала она. — Пойдем.

Маленький мальчик в дверях отступил в сторону, и Сакаханна вывела Джона из хижины наружу, в вечерний свет.

Джон моргнул. Он стоял в центре поселения, вокруг него высились длинные вигвамы, построенные из дерева, со стенами из переплетенного тростника. Над крышей каждого вигвама курилась маленькая спираль душистого дыма, а у порога стайками играли дети.