Земля от пустыни Син

1

Всеволод Наумович просыпается от звука захлопнувшейся двери.

Он знает: это Лена ушла — поехала сегодня на целый день к Лёле. У Лёли трое детей, и она никак не справляется одна, хотя и сидит дома. Поэтому мать регулярно два раза в неделю ездит к ней: готовит, убирает, гуляет с малышками… Сам он почти не бывает там — у него болят ноги и ездить в переполненном транспорте тяжело, поэтому он видит внучек, только когда дочь привозит их в гости. Мал-мала-меньше: Саша — Даша — Маша. Погодки. Как у Лёли это получилось, он и сам не знает, но девчонки симпатичные. Хотя Лёля ни готовить до сих пор не научилась, ни убрать в квартире не может: все разбросано, грязно; на столе немытая посуда стоит, если Лены нет; в ванной на стиральной машине гора белья, которая ждет, чтобы ее затолкали внутрь, насыпали порошка и нажали на кнопку. Вот и сегодня она будет наводить там порядок…

Обычно, заметив, что он уже не спит, Лена напоследок, стоя на пороге, бросает:

— Приду поздно, обедай один, в холодильнике все найдешь: суп и курица, компот — на подоконнике.

В ответ он бурчит «угу», чтобы она знала, что он ее слышал.

Но сегодня он никак не мог проснуться. Поэтому она ушла молча, только дверь хлопнула, отчего он и открыл наконец глаза. Но они слипаются снова.

Всеволод Наумович переворачивается на другой бок, лицом к стене, чтобы еще немного подремать. Но в этот момент до его слуха доносится громкое звяканье тарелок на кухне: это Ира, жена сына Глеба, готовит завтрак и стучит посудой. Каким чудом посуда до сих пор уцелела? — удивляется каждый раз Всеволод Наумович, слыша, как тарелки, блюдца и чашки ударяются друг о дружку.

— Го-ош! Иди-и! Поставила завтрак! — слышится из кухни.

Всеволод Наумович вздыхает и еще некоторое время лежит с закрытыми глазами, безуспешно пытаясь уснуть. Спать ему хочется, потому что вчера допоздна сидели и смотрели телевизор, который стоит в их с Леной комнате, и он никак не мог улечься пораньше, наперед зная, что не выспишься. «Да подожди ты, дед, не тренди, фильм оттяжный, дай приколоться! — шикал на него Глеб. — Это ж про наших гладиаторов, кровищи-то сколько! Бабы голые…»

А сегодня с самого утра Лена собиралась, и он сквозь сон все слышал, конечно: и как скрипели дверцы платяного шкафа, когда она доставала одежду, и как она ходила туда-сюда, и шуршание пластиковых пакетов, которые она засовывала в сумку… Все эти звуки перебивали сон, и он вздрагивал от каждого. В таком возрасте иногда нужно подольше поспать. А тут еще и ночью просыпаешься от писка ребенка, который доносится из соседней комнаты…

Всеволод Наумович продолжает лежать с закрытыми глазами, хотя сон уже прошел окончательно. Он ждет, пока в доме все не замолкнет: Гоша уйдет на работу, а Ира на несколько часов выйдет на улицу гулять с младшим внуком, которому всего два месяца.

Но вот наконец утренняя возня затихает. Всеволод Наумович спускает ноги на пол, несколько раз судорожно зевает от недостатка воздуха, долго ищет свои тапочки, которые Лена опять небрежно засунула под раскладной диван, где они спят, и, шаркая, направляется в кухню.

Он открывает дверь из комнаты и на минуту задерживается в прихожей перед зеркалом. Да, лицо опухшее, измятое после несвежего сна, на щеке глубокая вмятина от складки на подушке, и в горле что-то как будто застряло: то ли простудился вчера, когда с внуком прогуливался перед подъездом, то ли где-то инфекцию подхватил. Всеволод Наумович широко открывает рот и делает «а-а!», стараясь заглянуть в горло, но в прихожей темно, и он видит лишь свои желтые зубы, из которых осталось всего-то несколько передних, да и те расшатаны и торчат в разные стороны.

Он почесывает грудь, приглаживает редкие волосы надо лбом и медленно, слегка переваливаясь с ноги на ногу, топает в кухню.

Ира, конечно, уже все убрала со стола, и ему приходится самому вынимать из холодильника сыр, масло, кефир, ставить на плиту чайник, ждать, пока он закипит, а потом заваривать чай, потому что пакетики он не признает.

Все это Всеволод Наумович проделывает шумно, кряхтя и охая, подкашливая и сопя. И наконец садится за стол.

Он пьет чай с куском хлеба, на который намазывает толстым слоем масло и кладет толстый ломтик сыра, и смотрит в окно, вниз, туда, где идут люди. Интересно, думается ему, что все эти люди будут делать сегодня? Каждый озабочен чем-то, куда-то спешит…

Всеволод Наумович уже много лет смотрит так по утрам вниз из окна, иногда даже придумывает разные истории, глядя на уличную суету. Даже детективные придумывает, особенно если кто-то бежит или, как ему кажется, по сторонам озирается, — тут же начинает наверчивать сюжет. И про соседей тоже сочиняет. Вот, например, во втором подъезде жил слепой, с палочкой ходил. А потом вдруг исчез. Сказали: умер от сердечного приступа, скорая забрала и в больнице скончался. А он совсем ничем не болел, здоровый был и не старый, медленно всегда ходил, лишних движений не делал, симпатичный, приветливый, всех узнавал по шагам, первый здоровался. И после того, как его вдруг не стало, в его двухкомнатную квартиру вселился милиционер с семьей. Если бы кто-то другой, ничего подозрительного не было бы. А тут… А может, слепой и не скончался совсем?.. Он ведь просто исчез тогда, а что говорили жильцы — кто проверял?.. Или, например, в прошлом году Клара Борисовна умерла, подруга матери, рыжая такая, вся ссохшаяся от нервов и от старости, к ним часто приходила, чтобы с матерью поболтать. Она всегда рассказывала про петербургскую племянницу, которая ей поможет, если что случится. А после того, как Клары не стало, квартиру сразу продали. Кто продал — неизвестно, новые жильцы ничего не знают, и никакая племянница не появлялась. И лучше не выяснять, была ли вообще. А в квартире напротив жила мать-одиночка с сыном. Как-то раз вечером позвонила в дверь, сказала: попрощаться пришла, завтра уезжаю. Лена удивилась, конечно, почему вдруг так сразу? Но соседка наплела что-то невразумительное. А утром он видел в окно, как они вдвоем с сыном сели в такси — и уехали. Без вещей, без ничего — просто с двумя дорожными сумками. Ни адреса не оставили, ни телефона — растворились навсегда. И кто они вообще были — тоже сказать никто не может, никто их и не знал: приехали откуда-то из Орла, кажется; квартиру выменяли в Москве; где работали, чем занимались — неизвестно. Или вот недавно он вспомнил, глядя на «скорую» у соседнего дома: кто-то рассказывал, как врач одного пациента лечил. Пациент вдруг скоропостижно скончался от какой-то непонятной болезни. А потом так же скоропостижно и непонятно скончалась и его жена. И в их квартиру въехал тот самый врач, который лечил… Чем не сюжет для кинофильма? Все эти случаи Всеволод Наумович перемалывает в голове, лепит одну деталь к другой и получается не хуже, чем у детективщиков. Времени у него много. Потому что сам он давно не работает — практически сразу, как заварилась эта коммерческая каша и многие отделы в министерстве, да и сами министерства, стали разгонять. Благодаря старым связям матери он попал тогда в одну фирму коммерческим директором — мать, как и в его молодости, как всю жизнь устраивала его дела, втиснула его туда каким-то чудом через детей каких-то своих знакомых. Фирма только создавалась, срочно искали связи в Турции, в Индии, с западными партнерами — на продажу деталей из редких металлов, которые изготавливал один подмосковный заводишко то ли в Ступино, то ли в Белых Столбах: умные люди срочно наладили тогда там производство. Всеволоду Наумовичу удалось даже в Испанию съездить и в Анкаре побывать, чтобы обеспечить фирме рынок. Но на этом все для него и оборвалось. Потому что пришла эта сука молодая, которая умела тянуть одеяло на себя. Если бы не она, не один год еще держаться можно было бы, несмотря на возраст. Он нарочно тогда дал волю этой телке, чтобы оступилась, подсунул бумаги. Дотошная оказалась. Долго искала — и нашла, где он ее подставить хотел. Сказали, чтобы сделал втихую: просто чтобы тут же свалил, сам убрался от них по-хорошему. Не наехали. Пожалели.

Опять вспомнив сейчас эту гадину, из-за которой ему перекрыли кислород, Всеволод Наумович инстинктивно машет рукой: эта шлюха сама такие дела там завернула потом… Он ведь килькой плавал среди них, по мелочи маржу имел: семью надо было кормить в то тяжелое время. Без этого никогда не обходится. По крупному он бы испугался, наверное А может, и нет? Втянуться надо, а там само пойдет… Он не раз уже думал об этом. Ладно, что сделано, то сделано. Закончилось. Сейчас благодаря этой шмаре, которая под себя копает, бывшая невзрачная компания стала холдингом, он слышал, наладили теперь большое производство не то кондиционеров, не то холодильных установок. Гонят, говорят, что-то на экспорт даже. А тогда — просто конторка была, тыкались носом в разные места, чтобы выжить, проекты составляли, с бумагами совались, в закрытые двери стучались, чтобы пробиться, не пойти на дно…

Так он остался без работы — вышел на пенсию, то есть.

А куда устроиться можно было в его годы? Разве что сторожем или билетером. «Ну, на мою шею сел», — вздохнула тогда Лена — подытожила ситуацию. Но он хоть когда-то мог распоряжаться собственными деньгами, даже когда получал хорошую зарплату? Всё ей отдавал, она распределяла, кому, куда, сколько. Он один раз высказался, так тут же получил: «Сиди молчи, не взбрыкивай! Деньги! Можно подумать, зарплату необыкновенную получает! Лучше ребенку сто баксов дай!» Это когда он стал приносить «баксы», когда Лена аккуратно каждый месяц ходила в обменный пункт. Но когда их, баксов, не стало, когда поняли, что все потерял навсегда, Лене пришлось одной везти семейную тележку. И она взвалила и везла, причем молча, не попрекнула больше его ни разу тем, что он потерял работу. И вообще Лена — только на словах все, а на самом деле, если честно признаться самому себе, что бы он без нее делал? Двоих детей ему родила, весь дом на ней держится. Никогда он не слышит от нее ни одного тяжелого вздоха, никаких жалоб. А что раньше говорила — так мало ли что говорится? Одни слова ничего не значат. Лена его, Севу, любит, он это очень хорошо знает. Лаской никогда его не балует, да, больше ласки от него исходит — и обнимет, и чмокнет ее в щеку. Она только легонько отпихнет: «Ладно тебе, Сева, не приставай! Видишь: занята». Но Лена за него горой постоит, если что. Ворчит? Грубо разговаривает? А кто не ворчит? Кто не груб? Что бы он был без нее сейчас? Она создала для него то, что называется словом «дом». Хорошее слово, ёмкое! Благодаря Лене у него самое большое богатство, о котором мечтает каждый, — семья!

А что еще нужно человеку в жизни, если разобраться? Работа, до которой двадцать минут на троллейбусе — а в хорошую погоду приятно пешком пройтись, — приличная для мужчины зарплата, на которую он может содержать семью, и очаг. Все это называется одним словом — стабильность. И у него она всегда была и есть. Благодаря Лене у него обеспечен background. Хорошая у него жена, надежная.

Иногда Всеволоду Наумовичу вспоминается его первая жена, Вероника, — Ника, так ее всегда называли. Как это все теперь далеко!.. Где она теперь?.. Красивая была, конечно, лицо породистое — дворянская кровь видна была сразу. Об этой самой «крови» рассказывали всем с гордостью: вот, мол, какую Сева жену взял! Да еще врач! «У Севы жена — врач!» — значительно произносил отец и смотрел, какое впечатление произвело на собеседника. А что вышло? Сева еле оправился от удара, когда его выставили, по существу, за дверь. Использовали, чтобы получить после института распределение в Москве, — и тут же указали на дверь: ты нам больше не нужен. И он собрал чемодан, с которым к ним пришел, и так же — ушел. Но лучше гнать прочь эти эпизоды его биографии, они и теперь слишком болезненны для него.

А вторую жену вообще не стоит вспоминать: промелькнула — и забылась навсегда, даже мысленно он никогда не произносит ее имени. Да, была у него вторая жена. Просто подвернулась, как говорится, в подходящий момент. Познакомились на вечеринке. Из «не нашего круга»; конечно, мать таких не любила, он знал это. Глаза узковаты, и скулы — монгольские крови какие-то. Но в общем ничего: фигурка в порядке, ножки. В интернате работала, преподавала в младших классах. Один раз вдруг прошел слух, что у них в министерстве будут давать жилплощадь, но только женатым, — зашушукались по углам, намеки разные стали делать, глазами многозначительно поводить. Как же упустить возможность? Ведь сколько лет мечтал жить самостоятельно, без родителей. С Сёмкиной квартирой тогда, после смерти Сёмки, не вышло — эта сучка деревенская, его жена, уцепилась крашенными когтями, — так хоть теперь законную комнату от работы получить.