Земля от пустыни Син
Шрифт:
Рада за твои успехи. Где ты сейчас?
Вчера, по дороге в Дрезден, ловила себя на том, что прислушиваюсь и повторяю слова. Ты права: красиво звучит! Стараюсь запомнить: надо же хоть немного понимать.
А как Дрезден?
Я чувствую, что хочу приехать сюда еще раз — мне его мало. Очень уютный, особенно та часть, где меня поселили: она полностью сохранилась и здесь много модерна. Хотя центр тоже восстанавливается. О картинной галерее
Впечатлила экскурсия в Синагогу, благодаря которой евреи сохранили и сохраняют свою культуру и язык.
Послезавтра уезжаю в Берлин. Т.
3
А в Берлине стояла жара.
Июнь был безумно жарким. Просто +34 каждый день. И от палящего солнца нужно было обязательно спрятаться, потому что кожа на спине, казалось, начинает медленно поджариваться, как на сковородке. Спрятаться, все равно куда. Но — куда?..
А вот: огромное здание Рейхстага накрывает тенью очередь, которая медленно движется вверх, по ступеням.
Длинная очередь в Рейхстаг. Да еще в субботу!
А в документальных фильмах под звуки марша чеканили шаг черные колонны — и книги в огонь! Да, в Берлине стоит этот памятник сожженным книгам…
Страшные, отрывистые слова с выхаркиваемыми звуками. Они казались такими всегда…
Таня поднимает глаза вверх, на здание, которое столько раз видела в фильмах. Вон там, та-ам, наверху, развевался красный флаг. А вокруг — камни, битые стекла, и ничего больше… пустота вокруг и — тишина… война закончилась… Она думает: интересно, кто в этой очереди знает, что значит Рейхстаг для русских? Просто очередь, чтобы посмотреть еще одну достопримечательность Берлина…
— Как вы думаете, сколько нам стоять туда?
— Часа два, не меньше.
Жаркое лето в Берлине…
Да, роман такой — «Жаркое лето в Берлине». Она вспомнила. Был когда-то у них.
Потом, когда все распродавалось и кучей было свалено в углу, он лежал сверху, с помявшейся обложкой, бросили туда — авось кому-то понадобится просто так. Ненужная уже книжка… И автор — забытый… забытый… забытый… Разве вспомнят теперь?.. И — бросили в угол…
— Рояль? Нет, не нужен…
— Мы дешево совсем…
— И дешево не нужен.
Открыли крышку, пискнуло одинокое «ля». Почему всегда берут «ля»?
— Старый. Ценный, наверно.
— Конечно. Самим жалко расставаться…
Покачали головой:
— Нет, не нужен… А еще что?
— Вот, смотрите.
Покопались в вещах, вытянули, небрежно положили обратно. Кое-что из посуды — в сторонку. Потоптались — что бы еще? Оглядели пустые стены, кивнули на кучу:
— А это?
— Это просто можно взять, если что-то понравится.
Подошли, порылись.
— Книги в основном…
— Да, все не увезешь с собой на новое место…
Взяли в руки то, что сверху. Пролистнули страницы. Подержали, словно пробуя на вес.
— В транспорте почитаю… «Жаркое лето в Берлине»… любопытно…
Ну да, почему-то всегда
потом вспоминался этот роман…После экскурсии она выходит на улицу. Она ведь еще не была на «Острове музеев», а осталось лишь два дня: послезавтра она улетает. Но, увы, Музей Боде закрыт. Какая досада! Она стоит перед городской схемой и решает, что делать. Какие музеи работают? Там что-то написано, чего она не понимает.
— Sorry, do you speak Russian? — почему-то приходит в голову обратиться по-английски к девушке, которая так же, как она, рассматривает схему.
Девушка стоит спиной. Но Таня после некоторого раздумья, оглядев ее с ног до головы, решает, что она должна быть непременно из России — что-то неуловимое наталкивает Таню на такую мысль.
— Yes, I do, — обернувшись к Тане, отвечает девушка.
Почему Таня обращается к девушке по-английски? Почему та отвечает по-английски? Обе смеются.
— Я совсем не понимаю по-немецки, — говорит Таня и показывает пальцем на объявление, которое прикреплено под планом района: — Что здесь написано?
— Здесь написано, что открыты только два музея, — объясняет девушка.
Они вместе идут сначала в Пергамон, потом — в Старый Музей: как же не увидеть бюст Нефертити! И после всего, уже совершенно уставшие, огибают Собор, выходят наконец на Унтер-ден-Линден и бредут по ней до Парижской площади.
— Может, в кафе? — предлагает Таня.
Они находят кафе, где поменьше народу. Устраиваются за столиком снаружи, заказывают свиные шницели и много-много кока-колы.
Пока еду принесут, они потягивают через соломинки обжигающе-холодное питье, в котором плавают кусочки льда.
— Хорошо, правда? Сразу освежает… — Таня откидывается на спинку пластмассового стульчика и улыбается Ленизе. — Ты надолго приехала в Берлин?
Имя у девушки необычное, Таня никогда такого не слышала, но спросить, откуда оно и что означает, неудобно.
— Еще не решила, — отвечает Лениза, — меня пригласили погостить в немецкую семью. Там двое сыновей, почти мои ровесники, и отец, который их воспитывает.
— А мать? — спрашивает Таня.
— Она два года назад погибла: оступилась и упала с лестницы.
— Час от часу не легче! А как ты с ними познакомилась?
— Случайно.
Ленизу вдруг прорывает, и она рассказывает Тане, что родилась и жила в Казани. Родители развелись, когда она была совсем маленькая, и своего отца она не помнит.
— У него давно другая семья, другие дети, а мной он никогда не интересовался. Он был для меня всегда где-то в неопределенном там, недосягаемо далеко. Поэтому я с детства привыкла к мысли, что у меня отца попросту нет.
Таня все-таки решается задать вопрос:
— А имя откуда у тебя такое необычное?
— Они с мамой сами придумали, чтобы ни у кого такого не было…
— Так ты живешь вдвоем с мамой?
— Нет. В девяностые, когда всем было трудно, мама уехала в Москву искать работу. Она хотела забрать меня потом, когда устроится. Но что-то не получалось: ни жилья, ни приличной работы. Она писала письма, каждый раз обещала, что скоро возьмет меня к себе.