Земля Тре

– Здесь он, - сказал тот, укладывая прут на раскаленные угли.
– Я его к сосне привязал, не беспокойся. Достань-ка лучше хлеб - в котомке, на дне.

Хлеб - полкаравая - был завернут в тряпицу сомнительной чистоты. Коста развернул его, взял бережно в руки, разломил на три равные части. Потом ловко, одним движением, смахнул на тряпицу испекшиеся луковые дольки, сказал невозмутимо:

– Мяса нет. Чем богат, тем и угощаю. Ешьте... Тьма над лесом из непроницаемо черной стала фиолетовой, разжидилась, забродила рассветными соками. Утро готовилось пустить первые побеги.

Глеб с Пяйвием ели без аппетита, медленно двигая челюстями. Коста со своей долей управился в два счета, вытер пальцы о траву, сгреб и бросил в костер остатки хвороста.

– Ничего, - сказал Глеб, дожевывая черствую горбушку.
– Доберемся до Новгорода, наедимся вволю. Теперь мой черед угощать.

– Это уже без меня, - промолвил Коста, задумчиво глядя на слабеющий огонь.
– Мне с вами не по пути.

– Почему?

– Потому... Мое дело разбойничье - булава да кистень. Вместо дома лес, вместо корчмы - поляна.

– Что-то не похож ты на разбойника.
– Глеб внимательно изучал хмурое, обросшее бородой лицо.
– Сколько тебе лет?

– Сколько дашь, столько и будет.

– А все-таки?

– Тридцать шестой пошел. Или тридцать пятый - не знаю точно.

– Не может быть! Я думал...

– Ты думал, сто? Гляди.
– Он сжал кулаки, и руки стали похожи на две кувалды.
– Одиннадцать медведей завалил. Сам. Да и тебя... чуть-чуть... Ты на бороду не гляди, это видимость. В лесу живу, среди мхов, вот мхом и оброс.

– И нравится тебе такая жизнь?

Коста не ответил, тяжело, по-стариковски, завалился на спину и, подложив под голову руку, стал смотреть в небо.

– Кем же ты был раньше?
– допытывался Глеб.

– Землю пахал.

– А потом?

– Потом... Потом жениться надумал. Взял купу - зерном. Думал засеять побольше, осенью отдать и чтоб на свадьбу хватило. А тут засуха, неурожай... Ну и пропала моя пшеница. А этот... у которого занимал... отдавай, говорит. Нечем - иди в холопы. Я и решил: чем на всякую сволочь горбатиться, лучше по лесам вольничать.

– А как же дом, хозяйство - бросил?

– Куда его девать? На себе не утащишь.

– А невеста?

Коста скрипнул зубами, сказал зло:

– Тебе-то какая забота?

– Просто интересно.

– Вот и засунь свой интерес... В общем, хватит язык чесать, дай покемарить. Устал я.

– Успеешь выспаться. Послушай!
– В голову Глебу пришла новая мысль. Поехали с нами в землю Тре!

Коста приподнялся и долго разглядывал его, словно пытаясь понять, не сумасшедший ли. Потом спросил, и в голосе его впервые послышались нотки удивления:

– В землю Тре? За каким лешим?

– Не знаю. Спроси у него.

Коста перевел взгляд на Пяйвия, но тот молчал, растерянно хлопая глазами.

– Он искал смелых людей, - пояснил Глеб.
– За ними и приехал.

– Вот как... А для чего ему смелые?

– Нельзя сказать, - повторил Глеб слова Пяйвия.

– Хреновина какая-то...
– Коста с силой потер наморщенный лоб. Выходит, ты как баран идешь за ним, а куда - не знаешь?

– Почему как баран?
– возмутился Глеб.

– Да если б не он, лежать бы мне со стрелой в боку! Уж с двух-то шагов твой бы дружок не промазал.

– Кто его знает, может, и промазал бы... Непутевый был мужик, ничего толком не умел.

Костер угасал. Пламя делалось все тоньше и тоньше, съеживалось, увядало и уже не рвалось стремительно вверх, а бестолково и отчаянно трепыхалось, прижимаясь к земле и облизывая последние догорающие головешки. А в небе, словно отнимая у костра силу, разгоралась розовая заря. Потоки света, текущие с востока, оттуда, где, невидимое за кронами деревьев, поднималось солнце, растапливали тьму, и она таяла, таяла, на глазах ветшая и расползаясь в стороны бесформенными обрывками.

Коста затянул котомку и пристроил ее вместо подушки под голову.

– Все. Конец разговорам. Дорога длинная - не грех и поспать.

– Мне спешить надо, - сказал Глеб.
– Обозники ждут.

– Такой ты далеко не уедешь. Отлежись чуток.

– Ну разве что чуток...

Глаза слипались, тяжесть сделала тело неподъемным, Глеб и сам понимал, что нужно отдохнуть. До Новгорода оставалось немного, совсем пустяк, поспит часок-другой, а там на коня и к вечеру будет на месте. Вернее, будут - чуть не забыл про Пяйвия. Про Пяйвия и про Косту.

– А ты... с нами или как?
– спросил, укладываясь рядом.

Коста долго не отвечал. Глеб подумал, что он уже спит, но борода шевельнулась, и послышался глухой полусонный голос:

– У вас своя дорога, у меня своя.

– Как знаешь...

Глеб повернулся на бок. Тело все еще ныло, но боль была тупая и какая-то томная, мучительно-сладкая. Сзади - спиной к спине - прижался Пяйвий. Так и уснули.

...К вечеру Глеба разбудил холод. Он сел и, моргая, огляделся. Над поляной висели жидкие сумерки, костер давно погас, холодный пепел, вздымаясь от малейшего дуновения, белесой порошей кружил над свернувшимся в калачик Пяйвием.

– Коста!
– позвал Глеб, но ответом ему было лишь фырканье гнедого, который удивительным образом оказался здесь, на этой же поляне, и, привязанный к высокому пню, дергал толстыми губами траву.

Ни Косты, ни его котомки на поляне не было.

В Новгород они прибыли на следующий день. Первым делом Глеб заехал в лавку купца Евпатия и поведал ему о том, что случилось с обозом. Евпатий слушал, кивал, оглаживая короткопалой рукой пышные седые усы, потом позвал сыновей и наказал не мешкая снарядить отряд для помощи застрявшим у межи обозникам.

Сделав дело, Глеб хотел попрощаться, но Евпатий широким жестом указал на накрытый стол.

– Садись. Как раз к обеду.

– Я не один, - сказал Глеб, поглядывая на дверь.
– Там, во дворе, парнишка ждет. Вместе приехали.

– Так зови, места хватит.

Глеб выглянул наружу, кликнул Пяйвия. Тот вошел, смущаясь, и остановился у порога.

– Садись, садись, - добродушно проговорил Евпатий, оглядывая его маленькую худую фигурку.
– Видать, не из княжичей.

Пяйвий, потупив глаза, переминался с ноги на ногу.