Земля

— Как же мы, сынок, можем сложа руки дома сидеть, когда больному лекарство требуется?! — попыталась было урезонить наглеца старая женщина в черном платье.

Хвингия тут же взял у нее рецепт, долго небрежно разглядывал его и, наконец насладившись тревожным нетерпением старушки, вернул его, сказав, что такого лекарства нет.

Уча все это прекрасно видел, и кулаки его сжимались от ярости, но он до поры до времени сдерживался. Наконец подошел его черед. Уча, подобострастно заглядывая в глаза провизору, протянул ему рецепт.

— Нет и не будет, — не глядя, бросил ему Хвингия.

— Врешь, есть, — сказал Уча с едва сдерживаемой яростью.

— Что, что?

— Врешь, говорю. Есть у тебя лекарство.

Хвингия поднял голову.

— Я тебе еще вчера сказал, что нет.

— Ты обманул меня вчера, — Уча бросил рецепт на прилавок. — А ну, выкладывай лекарство, тебе говорят.

— Ты что, оглох? Откуда я тебе возьму, если его нет? — встал Хвингия.

Уча ухватил провизора за воротник, рванул к себе его тяжелое тело и резко оттолкнул. Провизор с размаху плюхнулся на стул.

— Выкладывай, ну!

— Люди, убивают! — благим матом заорал провизор. Он попытался было встать, чтобы юркнуть в соседнюю комнату, но Уча разгадал его намерение. Он легко перемахнул через прилавок, и воротник Хвингия вновь оказался в его руках.

— Я тебя сейчас прикончу, понял? Где ампулы? Давай их сюда, ну!

— Как же я их дам, когда ты меня душишь? Спасите, люди!

Но люди с одобрением и любопытством смотрели на эту сцену.

— Пусти, дам я тебе эти чертовы ампулы, отпусти только! — прохрипел Хвингия, хотя Уча держал его за ворот, а не за горло. — Задыхаюсь...

Уча отпустил ворот.

Провизор попытался было еще раз разжалобить присутствующих, но, заметив лишь осуждающие взгляды, тут же достал из-под прилавка коробку, доверху наполненную ампулами, и протянул ее Уче.

— Положи на прилавок.

— Ой, сколько, оказывается, ампул у этого прохиндея... — приложила к щеке руку старушка в черном платке.

— А ты говорил — нету? — с издевкой спросил провизора Уча. — Небось покажи тебе сотню, мигом найдешь, а? Голову, голову подними, посмотри в глаза людям!

Но провизор стоял, опустив очи долу.

— Что, стыдно людям в глаза смотреть, да? А может, страшно? — Уча повернулся к присутствующим. — Что делать будем, люди, милицию позовем или сами с ним рассчитаемся?

— Не надо, сынок, — попросила старушка в черном. — Простим его на первый раз. И пусть слово нам даст, что не станет он больше лекарство прятать.

— Вору на слово поверим, тетушка, так, что ли?

— На первый раз простим ему, родненький, посмотри, на кого он стал похож. Что ни говори — человек он все же.

— Вот как! А скажи-ка, тетушка, станет ли человек от больных лекарство таить? Кто знает, скольких он на тот свет отправил, и хоть бы что! — вступил в разговор пожилой тракторист Павле Кантария.

— Ну коли еще раз он за старое примется, душа из него вон.

— Что скажете? — спросил людей Уча.

— Человек, который от больного лекарство прячет, не может называться человеком, — сказал старик Сардион Хурция, отец рабочего. — Мой сын на краю могилы, а эта гнида ампулы от нас укрывает. Простим его на этот раз, а повторит — пусть не ждет от меня пощады, как свинью прирежу.

— Дай слово, что не повторится это больше, — обратилась к провизору старушка в черном.

— Ты что, оглох? — рассердился тракторист.

Хвингия подавленно молчал.

— Он со страху, видно, язык проглотил, бесстыжий, — вставил слово шофер Герасим Тодуа.

— Ну, говори же! — потряс провизора за плечо Уча.

— Даю слово, не буду я больше, — выдавил из себя Хвингия.

— Эй, кто здесь за ампулами хинина, налетай! — обратился к собравшимся Уча. — Только не все сразу, становитесь в очередь. Ну, отпускай! — коротко приказал он провизору.

Провизор, не поднимая глаз, отпускал ампулы. Спиной он чувствовал жесткий взгляд Учи. Первыми получили ампулы старушка в черном платке и Сардион Хурция.

— Дай тебе бог счастья, сынок, — сказала Уче старушка, пряча ампулы в карман. — Кто его знает, скольких человек мы не досчитались из-за этого негодяя.

— А еще помиловать его просила, как же так, тетушка? — сказал старушке Уча.

— Да, да, родимый, человеку один раз простить надо.

— Сколько раз он тебе отказывал, вспомни? — не унимался Уча.

— Много раз, сыночек, но теперь столько страху он натерпелся — врагу своему не пожелаю. Он никогда больше не посмеет людей за нос водить, помяни мое слово, сыночек.

— Будь эти ампулы у Севериана Гогохия, он бы и поныне был жив, — с сожалением посмотрел на коробку с ампулами желтолицый рябой крестьянин из Квалони.

— Да и у тебя цвет лица от шафрана не отличишь.

— Нет, вы только подумайте, что позволял себе этот безбожник, — не унимался Павле Кантария. — Голову с плеч за такие делишки!

— Ты для кого лекарство берешь, сынок? — спросила Учу старушка в черном.

— Для друга своего, белорус он.

— Для кого, для кого?

— Для друга, он из Белоруссии родом.

— Так ты для чужого человека стараешься, сыночек? — удивилась старушка.

— Это почему же чужой? Друг он мне.

— И все же, так за человека чужого племени стараться... — не досказала старушка. — Видно, сердце у тебя доброе, родной ты мой.

— Тот белорус жизни своей не щадит, чтобы болота наши осушить, — сказал Уча. — Я ему от малярии погибнуть не дам.

— Будь благословенна мать, породившая тебя, сынок. Прав ты, тысячу раз прав: не должен человек человеку чужим быть, а в горе тем более. Откуда он на подмогу к нам пришел, матерь господня! Беги, беги, сыночек, отнеси лекарство тому человеку, дай ему бог здоровья и радости, — напутствовала Учу старушка. Потом обратилась к провизору: — У тебя, случаем, яду не найдется, ирод?

Хвингия по-прежнему стоял понурясь. Лицо его было багровым.

— Что глаз не кажешь? Или стыд замучил?

Уча быстренько расплатился, схватил ампулы, перепрыгнул через барьер и, ни с кем не прощаясь, вышел из аптеки.