Земляки по разуму

Тут все внутри отца Агафония похолодело, горло пересохло и он понял, что с удовольствием хлебнул бы не только ожидающей его водки, но и елея из кадила, лишь бы только уклониться от встречи. Если быть точнее, то батюшка не отказался бы полакать и горячей смолы из Святого Грааля, если какой заблудившийся дьявол подсуетится в ближайшее мгновение, потому что на лице желанной жертвы не было даже намека на угнетенное состояние духа, а скорее, наоборот, читалась недобрая решительность.

«Быстро же меня вычислили, суки, не всуе будь сказано. Я же еще даже денег попросить не успел!.. Господи, прости мне мои прегрешения, потому как не ради наживы, однако во славу Твою затеял я дело это! Не урони достоинства слуги своего!» — с этой краткой, но конкретной молитвой отец Агафоний подобрал полы белых парадных одежд и юркнул в машину представителя фирмы:

— Гони, родной! С Богом!

Представитель удивленно умолк на полуслове, но тут же рванул с места.

«Где я мог проколоться?» — тут же принялся терзаться отец Агафоний. — «Пацан, с которым я отправил рыбу и ведать не мог, кто я такой, ибо был подобран мною на улице, удаленной от церкви. Был я тогда в гражданском, как и в рыбном магазине… Неужели, у них везде стоят видеокамеры? Да нет, вряд ли. Я бы заметил… Неужто я затеял богопротивное дело? Быть того не может — сейчас деньги у людей вымогают на каждом шагу и небеса над головой нечестивцев не разверзаются… Ну и что из того, что дал я клятву служить Господу верой и правдой? Меняются времена — меняется вера и правда. Кто, как не Он, должен понимать это лучше всех?! Правильно, без Его соизволения и попущения подобная мысль мне и в голову не пришла бы. А зачем же она пришла?..»

Он оглянулся и с облегчением заметил быстро отдаляющуюся фигурку бывшего однокашника, который неистово махал вслед. Итак, Всевышний его не подставил и уберег от погони, следовательно, идея Его заинтересовала…

И тут отца Агафония осенило — ему придется доказывать свою правоту. И он докажет ее, пусть даже придется попотеть. Первооткрывателям истины всегда нелегко и если уж не получилось обосновать небогопротивность затеянного, как говорится, «в лоб», то теперь нужно попытаться «от противного».

Поп-теоретик улыбнулся в бороду, поудобнее разместился на заднем сидении и чуть слышно пробормотал:

— Только, Господи, отзови с них «крышу»! Неужто Святому Духу больше делать нечего?..

***

Горько плача, как будто уронила в реку мячик, Мария, одетая подобно первой женщине, которая потеряла свой лавровый листик [9] , шаталась по квартире, пережившей евроремонт. Новая мебель, которую приволок Семен, не тешила душу. Затейливая мозаика дубового паркета не отзывалась в душе тем малиновым скрипом, которым радовали подгнившие старые половицы. Стоило раньше наступить на них около серванта, как тот слегка наклонялся и хрусталь начинал мелодично перезваниваться…

9

Заблуждение относительно того, что он был фиговым возникло в более поздний период при переписке Святого Писания тупым жрецом, которому было невдомек, что по-настоящему фиговыми бывает исключительно хреновая ботва и терновый венец. \ Прим. С. Саньковского \

— Танька! — донеслось с открытого балкона и хозяйку обдало порывом ветерка, ворвавшимся в душную квартиру.

Потерянную, заброшенную, уволенную хозяйку душного осточертевшего великолепия…

— Ох-хо-хох… — всхлипнула бывшая учительница русского языка и литературы, а ныне просто женщина с выходным пособием, и с неприязнью взглянула на бескрайнюю кровать, где по ночам было не так просто нащупать мужа, особенно тогда, когда его там не было. — Вот она — женская доля!..

Роняя горючие слезы, будто царевна Несмеяна, Саньковская уставилась на то место в стене, где когда-то зияла дырища, точь-в-точь такая же, как после отъезда Емели из-под отчего крова верхом на печке. Черная тоска по временам, когда ее после работы, — работы! — поджидали дома всевозможные неожиданности, рабским обручем сковала горло. Да, все познается в сравнении… И если прошлые проделки Семена теперь издали видятся как добрые, беззлобные розыгрыши, то нынче же его шутки больше всего напоминают злобные выпады. Особенно о консервах и ботулизме! Такое впечатление, что ни о чем другом, кроме как о рыбе и шаландах, полных Tefal'и, которые таскает ему какой-то контрабандист Костя, и шутить не о чем…

Из глотки вырвался протяжный вой безработной волчицы, постепенно перешедший в припев популярного мотива, спетого еще Чернышевским:

— Что-о-о-о де-е-е-ла-а-ать?..

Когда немощное эхо сгинуло среди густых ворсинок персидских ковров ей был ответ:

— Рожать, рожать и еще раз рожать.

— Кого?..

— Того, кого ты сможешь обучать русскому языку и литературе и никакое Министерство образования, никакой местный Наркомпрос не сможет запретить тебе делать это в свое удовольствие!

Послепотопное словосочетание, которое расшифровывалось как «Народный комиссариат просвещения», было довольно чуждым для обиходной речи конца двадцатого века и Марию слегка насторожило. Ей понадобился добрый десяток секунд, дабы сообразить, что разговаривает отнюдь не сама с собой.

— Кто здесь? — взвизгнула она, метеоритом обрушиваясь на кровать и заворачиваясь в покрывало.

— Свои, — послышалось ей и в подтверждение слов над креслом плавно взмыло в воздух расшитое драконами шелковое кимоно — подарок Семена к 8 Марта. Только такой идиот, как муж, мог вообразить ее в этой басурманской куцей ночнушке!..

— Ты кто? — задала Саньковская вопрос, подтверждая распространенное в народе мнение относительно того, что если жить с идиотом, то набраться от него можно многого, не исключая и своевременных вопросов.

— Угадай, — кокетливо предложило кимоно и протанцевало несколько па по направлению к кровати.

— Не подходи! — взвизгнула безработная, с которой даже в лучшие времена буйные современные отроки не позволяли себе таких шуток. С ужасом вытаращившись на оживший бесовский наряд, она отползала к дальней стене, отчаянно напрягая и сокращая мышцы роскошных ягодиц — все остальные мускулы конечностей ей просто отказали.

Когда расстояние между взбесившимся кимоно и ею показалось относительно безопасным, Мария решилась взглянуть на происходящее трезвыми глазами язвенника. Расслабив судорожно сжавшиеся непорочные стенки желудка и не позволив релаксировать сфинктеру, что не каждому скорбному двенадцатиперстной кишкой под силу, она взвесила все «за» и «против» бредового предположения относительно галлюцинации расстроенных нервов и ляпнула:

— Японское привидение!!!

— Ты еще скажи, ха-ха, японский бог! — кимоно зашлось в жутком хохоте.

Кроме распития на ее глазах спиртных напитков, больше всего, пожалуй, Саньковская терпеть не могла нецензурщины. Нежну девичью душу, которая, вероятно, в прошлой жизни себя не чаяла над стихами Лермонтова и целомудренными рассказами Тургенева, жутко травмировали выражения, солёные как сопли. Вкус выделений из носа помнился ей с детства наряду с матерщиной соседа-алкоголика. Этот привкус преследовал ее до самого окончания пединститута. От него не спасали ни жевательные резинки «Orbit», ни дорогая паста «Colgate» и лишь прислушиваясь к беспомощному лепету припертых к доске учеников младших классов, не употреблявших с перепугу даже эвфемизмов, вроде «ёпересетэ» и «ёлки-палки», Мария отдыхала и наслаждалась великим и могучим чувством к аналогичному языку. А если уж копнуть глубже, то она испытывала нечто сродни оргазму от этакого морального куннилингуса. И что она слышит в своей квартире! «Японский бог»! Что это, как не скрытый намек на гомосексуальные интимные отношения, которыми так богата история религий?!!