Земная печаль

Однако же больше всех выделялся в «Курьере» Леонид Николаевич Андреев [29] . Знакомство с ним, доброе его отношение очень мне облегчило первые шаги.

Он был тогда молод, очень красив, с прекрасными карими глазами, ходил еще в пиджаке (позже в бархатной куртке или поддевке: горьковский стиль). Родом из Орла, кончил Московский Университет [30] («Дни нашей жизни» [31] —типичный студент с Козихи, но живой, с фантазией, одаренный и в некоем смысле «роковой»). В жизнь вышел помощником присяжного поверенного. Начинал в «Курьере» скромно — судебным репортером, но дарование литературное выдвинуло: кроме отчетов стал писать рассказы и быстро прославился.

29

АндреевЛ. Н. (1871 —1919)—русский писатель. В «Курьере» (см. примечание к с. 18) работал все годы его существования.

30

Андреев окончил юридический факультет Московского университета в 1897 году.

31

пьеса Андреева; современники отыскивали биографические черты писателя в образе главного героя — студента Глуховцева.

Вот с ним получалось, разумеется, легче, чем с Михайловским, Короленко, даже Чеховым. Он хоть и старше, но не настолько. И еще не на Олимпе, свой, как бы старший брат, пробующий тоже нечто новое. Хоть по природе исовсем иное, чем у тебя, все же из нашей эпохи, дыхание жизни той же, какой и ты дышишь.

Думаю, я тогда был почти влюблен в него. Он заведовал в «Курьере» литературным отделом. Поддерживал и опекал меня, печатал и Ремизова [32] , тоже только что начинавшего. Делал все это не без сопротивления в самой редакции. Но Фейгин прикрывал. Ему и Андреев нравился.

32

РемизовА. М. (1877–1957)—русский писатель; впервые начал печататься в «Курьере»; здесь за подписью «А. Ремизов» (Н. Молдаванов) были напечатаны «Плач девушки перед замужеством» (1902, 8 сент., № 248), «Осенняя песня» (1902, 22 сент., № 262), «Колыбельная песня» и «Бебка» (1902, 24 ноября, N“ 325).

Летом 1901 года появилась первая моя вещица в «Курьере», написанная в «новой» тогда манере. За ней и другие [33] . В 1902 же году рассказ «Волки» открыл дорогу и дальше — его перепечатали в альманахе кружка «Середа» [34] и меня самого туда приняли.

«Середа» был кружок писателей–реалистов (в противность появившимся уже символистам). Писатели туда входили немолодые, серьезные и очень московской закваски. Собирались по очереди у Андреева, Телешова [35] , Сергея Глаголя [36] — каждую среду. Читали новые свои вещи, а потом обсуждение и ужин — с водкой, закусками, всякою вкуснотой. Дух приветливый, мягкий. О прочитанном говорили и разбирали, но дружески и благосклонно. Больше всех читал Леонид Андреев. Он и я, да еще Сергей Глаголь (врач и художественный критик) представляли левое крыло, «модернистическое». Бывал иногда Горький, очень редко Чехов — проездом через Москву. Так же случайно Короленко, Куприн, Елпатьевский [37] . А обычные — Андреев, Ив. Бунин, его брат Юлий [38] , Вересаев, Телешов, Тимковский [39] , Белоусов [40] , Махалов [41] , Гославский [42] — настолько ушедшее, plusquamperfectum [43] , что теперь почти все имена эти ничего не говорят, да и из людей «Середы» жив в Москве один Телешов, а здесь Бунин да я.

33

Б. К. Зайцев впервые начал печататься в «Курьере»; здесь опубликованы; «В дороге. Эскиз» (1901, 15 июля, № 193; ошибочно за подписью «П. Зайцев»); «Земля. Этюд» (1902, 20 янв., №20), «Волки» (1902, 3 марта, №61), «На станции» (1902, 12 мая, № 130), «Гора угрюмая» (1902, 6 окт., № 276), «Соседи» (1903, 2 марта, №4), «Север» (1903, 6 сент., № 190).

34

«Волки» Зайцева вошли в «Книгу рассказов и стихотворений» (М., изд. кн. магазина Торгового дома «С. Курнин и комп.», 1902) вместе с произведениями Л. Андреева, И. Белоусова, И. Бунина, М. Горького, А. Куприна, других участников «Среды».

35

ТелешовН. Д. (1867–1957)—писатель, организатор кружка московских литераторов «Среда», автор рассказов и воспоминаний «Записки писателя» (1948).

36

Сергей Глаголь(настоящее имя — С. С. Голоушев) (1855–1920) — публицист, критик, художник, врач по образованию; в «Курьере» выступал с театральными рецензиями, которые совместно с рецензиями Андреева опубликованы в кн.: Джемс Линч и Сергей Глаголь. Под впечатлением Художественного театра. М., 1902.

37

ЕлпатьевскийС. Я. (1854–1933)—писатель, врач, член редакции журнала «Русское богатство», автор «Воспоминаний за 50 лет» (1929).

38

Ю. А. Бунин (1857–1921)— брат И. А. Бунина, литератор, сопредседатель «Среды».

39

ТимковскийН. И. (1863–1922)—писатель, его тема — трагедия повседневного; участник «Курьера» и «Среды».

40

БелоусовИ. А. (1863–1922)— поэт и переводчик, один из руководителей Суриковского кружка поэтов, автор воспоминаний «Ушедшая Москва» (1927), «Литературная среда» (1928), «Литературная Москва» (1929).

41

Махалов С.Д. (печатался под псевдонимом С. Д. Разумовский) (1864–1942)—драматург, автор пьес «Вертеп» (1903), «Главная книга» (1910), других.

42

ГославскийЕ. П. (1861 —1917)— писатель, автор нескольких сборников рассказов (наиболее известный — «Путем–дорогою», М., 1902) и ряда пьес–сказок.

43

Преждепрошедшее — здесь: давнопрошедшее время (лат.).

Легендарными кажутся сейчас эти московские сборища с благодушными разглагольствованиями, ужинами, шуточками, острословием. Встречаясь, целовались — не от особенной любви, а тоже больше от московского благорастворения воздухов. Давали клички друг другу по названиям московских улиц. Юлий Бунин — Старогазетный переулок, Телешов — угол Денежного и Большой Ленивки, Гольцев [44] (редактор «Русской Мысли») — Бабий городок, Андреев — Новопроектированный (переулок). — Общий же тон был очень порядочный и покойный — несколько провинциальный, конечно, особенно если сравнивать с Петербургом.

44

ГольцевВ. А. (1850–1906)—публицист и критик, был редактором журнала либерального народничества «Русская мысль» в 1905— 1906 гг. В 1890–е гг. был членом редакции «Курьера», вел здесь отдел «Литературные отголоски» и «Мысли вслух».

Сергей Глаголь жил в Хамовниках. Выходя от него, мы нередко проходили гурьбой, зимней московской ночью со звездами, мимо дома Толстого. Забор, калитка, в глубине особняк, не особенно складный, все-таки основательный, темно–бурого цвета (обшит крашеным тесом). Собственно, помещичья усадьба средне–высшей руки. Но это Синай.

Толстой не бывал у нас никогда, а если бы появился, то я, например, — и так в те времена робкий, — вероятно, окаменел бы от ужаса. Но он не появлялся, и хотя мы жили в одном городе, я никогда его не видал, даже на улице.

Гославский был старик с серебряною головой, очень живописный Бог–Саваоф. Но по части литературной слабо. Все ушло в поэтическую внешность. Кажется, это его мучило. За ужином он выпивал основательно и потом, по дороге, впадал в возбуждение. Вспомнился он потому, что как раз у дома Толстого, как раз морозною ночью, когда все мы подымали мерлушковые воротники пальто, он однажды набросился на меня — как выпивший — ни с того ни с сего. Это нередко с ним случалось. Или брань, или восторг. Сегодня брань, и выпала моя очередь.

— Ты думаешь, что по–новому пишешь, так сразу в генералы выскочишь, как Леонид? Нет, шалишь, ты с наше поработай! Вон, гляди… Лев Толстой… Этот писал не то что ты… или Леонид…

Слова были бурные, а как-то не задевали. При всем самолюбии юношеском просто я тут смеялся. А он поругал, поругал да и успокоился. Все это привычное. Нынче ругает, завтра обнимать будет. Смиренный Белоусов усадил его на извозчика и увез. Толстовский же дом помалкивал, там за семью замками сидел другой — суровый, великий старик.

Я писал тогда в импрессионистском роде, так, как теперь самому мне не очень близко, но во всяком случае по–иному, чем Гославский. Очень мрачные вещицы чередовались со светловосторженными. Сергей Глаголь, высокий, изящный, с худощавым приятным лицом, весьма ко мне благоволивший и много мне добра делавший, говорил иногда, заправляя назад прядь седых, длинных волос:

— Зайчик, мне твои сладости не нужны. Ты мне напиши с жутью, знаешь, как Леонид. С жутью.

Милый Сергей Сергеич любил «жуть».

Такое было поветрие. И Леонид весьма способствовал жути этой. На наших средах читал и «Бездну», и «Красный смех», и «Василия Фивейского» [45] . Все равно он для меня навсегда остался живым, острым, зажигательным.

* * *

Что-то уже готовилось тогда, назревало. Все были задеты революционностью, одни больше, другие меньше (я совсем «меньше»). Все-таки в моей собственной квартире бывали явки социал–демократов. Идешь по Арбату, навстречу тип в синей косоворотке и мятой шляпе: к тебе же, и у твоей же жены в диване спрятаны шрифты, если не сказать еще, бомбочки.

45

Рассказ «Бездна» опубликован в «Курьере» 10 янв. 1902 года, повесть «Красный смех» — в Третьей книге Сборников товарищества «Знание» за 1904 год, повесть «Жизнь Василия Фивейского» — в Первой книге этих сборников за 1903 год.

То же самое и у Леонида Андреева, но в большем размере. Он и жил шире, у него больше бывало известных людей, адвокаты, писатели.

Помню на его вечерах Горького, Шаляпина. Горький ввел моду писателям одеваться под мастерового, в блузах, поддевках. Не все следовали, Чехов всегда ходил в пиджачке, Бунин тоже, но Скиталец, Андреев…

К Горькому я всегда был несправедлив, да и сейчас не могу с собой совладать: плоское лицо, скуластое, вздернутый нос, небольшие глаза… Вот подходит к нему курсистка:

— Алексей Максимович, каков ваш взгляд на Ницше?

— Ницше? (Покручивает небольшие усы. Другая рука за ременным пояском блузы.) Карманный тигр.

Шаляпин тоже в поддевке. Вокруг него дамы. Тот же волжско–бурлацкий стиль при редкостном даровании. Нет, Чехов среди них одиночка. Впрочем, у Андреева и не бывал.

А кишели еще адвокаты. Леонид сам принадлежал к молодой «левой» адвокатуре. И вот сотоварищи его тоже на этих вечерах упражнялись. Адвокаты, адвокаты! «Я не буду спускаться в банальные низины психиатрической экспертизы…» — впрочем, что говорить: почти все они, тогдашние молодые и левые, позже погибли от революции. Не подымается теперь на них рука. Упокой, Господи, их души.