Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

— Все целы, — ответил Донец.

Уже поднявшись на палубу, Язвинский заметил дежуривших возле бакового пулемета Оноприйчука и Головатюка и возле дальномера Бочкова и лейтенанта Даньшина.

Даньшин заспешил навстречу. Прошедшая ночь изменила и его: он осунулся, лицо приобрело болезненно-серый цвет, часто поводил головою, чего раньше за ним не замечалось. Озабоченно спросил:

— Как наши?

— В госпитале. Тяжелых сдал в операционный блок… Остальные ждут. Камынина и ребят оставил с ними. Еще не вернулись? Значит, скоро вернутся…

— А командира… его куда, где похоронили?

— На моем катере его не было. Не знаю. Он был на том, где комиссар и еще несколько наших. Я их не видел. Там, знаешь, тысячи раненых… А наши… погибшие где? — Язвинский кивнул на палубу — она еще виделась ему иной… (Сейчас палуба была вымыта и не было на ней следов вчерашней трагедии.)

Даньшин ответил, что погибших похоронили ночью в море…

Помолчали. В небе стороной шли «юнкерсы». Сигнальчики с мостика — их только теперь заметил Язвинский — доложили лейтенанту Даньшину о самолетах. Затем с бака прокричал дальномерщик Михаил Бочков, указывая рукой направление атаки:

— Командир! Два «месса» на нас!

Даньшин кинулся к дальномеру, на свое привычное место. На ходу что-то крикнул пулеметчикам — те уже развернули ДШК в сторону приближавшихся «мессершмиттов». Язвинский оглянулся. По привычке хотел было кинуться на ют, к кормовому 37-миллиметровому автомату, — там на ящиках запасного артимущества во время отражения воздушных атак он обычно сидел, но теперь как-то разом, неожиданно увидел, охватил взглядом непривычно пустую палубу, сиротливые без людей орудия. Резануло слух слово «командир». Прежде это всегда связывалось с капитан-лейтенантом Мошенским. Только с ним. Теперь его нет, а над палубой прозвучало: «Командир! Два «месса» на нас!»

В бою кто-то всегда должен быть командиром. Погибнет один командир — вместо него назначается другой. И даже если в живых останутся двое, один из них все равно командир!

Пулемет Головатюка и Оноприйчука стал бить по заходившим на батарею самолетам. Очереди его были похожи на уколы, экономные, злые.

Горстка людей — лейтенант Даньшин, два пулеметчика, дальномерщик, сигнальщики — отражала атаку «мессеров». И, видно, опасными для фашистов были очереди опытных пулеметчиков, если крайний слева «мессер», взяв круто в сторону, поднырнул под второго, мчавшегося с ним рядом.

Выстрелов пулемета не было слышно. Все заглушил, придавил к броне, к морю рев летевших на бреющем «мессеров». Язвинский заметил, как мигали в носовой части правого «мессера» огоньки выстрелов, но очереди эти прошли, к счастью, мимо…

Самолеты ушли. Сигнальщики были начеку — не проглядеть бы второй заход или хитрость какую… В одном из сигнальщиков Язвинский узнал старшину 1-й статьи Бойченко. Радостно подумал: «Жив Миша. В таком аду уцелел…»

— Товаришу командир! Немаэ бильше патронив…

Понуро шел от бесполезного теперь пулемета старшина Павел Головатюк.

— «Мессеры» заходят с кормы! — прокричали с мостика.

Даньшин резко оглянулся, скомандовал глухо, непривычно:

— Вниз! Всем вниз!

Головатюк и Оноприйчук заспешили к люку. Бросился в укрытие Михаил Бочков…

Язвинский инстинктивно прижался спиной к стене рубки, а Даньшин, волевой Даньшин, только что приказавший всем укрыться, стоял на палубе во весь рост и в бессильной ярости грозил кулаком приближавшимся самолетам.

— Товарищ лейтенант! Товарищ… — Из люка, что вел в кубрик, рывком выскочил Виктор Донец, бросился к лейтенанту… Думалось, что сейчас он оттолкнет, силой уведет Даньшина с палубы, но он встал с ним рядом, худой, высокий, и как бы заслонил собою лейтенанта от мчавшегося на батарею «мессершмитта». Выхватил из кобуры наган и, почти не целясь, стал стрелять по самолету.

Свирепый рев авиамотора обрушился на людей. Что-то защелкало, завизжало, замелькало над палубой в самых разных направлениях…

«Мессершмитт» промахнулся. Почему-то казалось, что он повторит налет, но ни он, ни другой, летевший в стороне, атак больше не предприняли. Подошли бледные Даньшин и Донец.

— Все! — негромко сказал Даньшин.

— Что «все»? — спросил Язвинский, лишь бы не молчать.

Даньшин взглянул на него печальными, потухшими, точно пепел костра, глазами и раздельно повторил:

— Все, Боря. Отвоевалась плавбатарея. Пойдем вниз.

— Товарищ лейтенант! Флаг!.. — тревожно вскрикнул кто-то из стоявших неподалеку матросов.

Даньшин взглянул в сторону бака. Где же флаг?! Его не было. Очевидно, перебило пулями.

— Донец! Бойченко! — Голос лейтенанта зазвенел, и Язвинский удивился столь разительной перемене: только что отрешенность и боль — теперь твердость и ярость. — Как угодно, но флаг до места!

Донец словно ждал этого приказания. Отозвался:

— Есть, флаг до места! — выхватил взглядом стоявшего в проеме рубочных дверей старшину Бойченко, крикнул, увлекая за собой: — Пошли, старшина! — заспешил к мачте.

Из-за покореженного бортового ограждения поднялись на палубу старшина 2-й статьи Камынин и матрос Циленко. С них ручьями стекала вода — видно, добрались вплавь… Камынин подошел к военфельдшеру Язвинскому, доложил, что он и Циленко прибыли.

— Кого еще удалось передать в операционную? — спросил Язвинский.

— Всех, кого врачи сочли тяжелыми. Бесчастного снарядом убило…

— Как убило?

— Так и убило, Борис Казимирович… Ничего от Тимофея не осталось. Был человек — и нету…

— Что поделаешь… Спускайтесь вниз. Там, в «гроте», все наши.

— Есть! Только в кубрик заглянем, переоденемся.

…Под защитой нескольких этажей палубной брони, возле самой воды, собрались почти все оставшиеся в живых плавбатарейцы. Завидя Камынина и Циленко, оживились. Послышались вопросы:

— Что нового на берегу, какая обстановка на сухопутных позициях? Как наши раненые?

Камынин ответил, что на сухопутном фронте по-прежнему трудно… Давит гад, лезет. Бомбит по-страшному. Снарядов не жалеет. Народу пораненного очень много. Госпиталь забит. Тимофея Тимофеевича Бесчастного снарядом убило…