Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»
Шрифт:
И вот трое моряков-овровцев: Василий Платонов, Дмитрий Байдуш и Григорий Белоконев оказались на берегу Стрелецкой бухты. Вспоминает Василий Платонов:
«..Ночью на берегу было очень много народу. Наверное, вся наша армия пришла эвакуироваться, а плавсредств не было. Мы увидели, что в отдалении от берега находится в дрейфе небольшая шхуна. В любое время и она могла уйти или подойти и взять кого ей будет строго приказано, но, конечно, не нас…
— Ну что, братцы, рискнем? — спросил Григорий. — Если, конечно, с плаванием у всех порядок…
Мы не были отягощены оружием и одеты были в обычную матросскую робу. Сбросили ботинки и зашли в воду. Плыли, как нам показалось, долго. Кто-то даже сказал: «Надо
— Ребята, спасите!
Спасли. Взяли на борт шхуны. Так мы спаслись.
А потом было продолжение войны. Сразу после возвращения из Турции Василий Платонов служил на тральщике «Щит». Высаживал десант в Южную Озерейку, под Новороссийском, на Мысхако — Малую Землю. Был награжден орденами: Красного Знамени и Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги». «За оборону Севастополя» и «За оборону Кавказа». Прослужил на флоте 8 лет. Вернулся в родной Ярославль. Окончил техникум, работал на том же самом заводе, с которого когда-то уходил на флот.
Доктор плавбатареи Борис Казимирович Язвинский. Кто, как не он, мог рассказать о последних минутах жизни командира легендарной плавбатареи, и кроме того, я очень надеялся, что Борис Казимирович даст «ниточку поиска» к последнему причалу, к месту захоронения капитан-лейтенанта Мошенского…
Кто-то из плавбатарейцев припомнил, что уже после войны, в сорок пятом или сорок шестом году, в одном из портов встречал лейтенанта Язвинского, был у него в гостях на тральщике.
На тральщике? Моряк мог ошибиться в годах — «в сорок пятом или в сорок шестом», но ошибиться в типе корабля вряд ли. Что ж, это была уже «ниточка». В Центральном военно-морском архиве я нашел запись о том, что майор медицинской службы Язвинский Б. К. в 1959 году уволен в запас по болезни и получил проездной литер до города Владивостока. Я запросил Владивосток и вскоре получил адрес Бориса Казимировича. Написал ему, стал ждать ответа. Владивосток! Расстояние не близкое…
Наконец получаю объемистый конверт. Четкий, каллиграфический почерк. Ответ на мои вопросы, рассказ о себе и — даже не ожидал — две пожелтевшие от времени фотокарточки.
Сначала о фотокарточках. В моем архиве к этому времени имелись фотографии комсостава плавбатареи: Мошенского, Середы, Хигера. Фото лейтенанта Лопатко, служившего на «Квадрате» с августа по октябрь сорок первого, а затем убывшего вместе с расчетами 130-миллиметровых орудий на сухопутные позиции… Не было только фото лейтенантов Даньшина и Язвинского, хотя в ближайшие дни я ожидал фотокопии, которые мне обещали переснять с их личных дел.
Итак, передо мной лежали две фронтовые фотокарточки. На одной — Борис Казимирович Язвинский сразу же после того, как он прибыл на Большую землю из Севастополя. На другой — лейтенант Николай Михайлович Даньшин… Сидит вполоборота, скрестив на груди руки и облокотясь на стол. Из-под густых бровей спокойно глядит прямо в объектив. В плотно сжатых губах, в углу рта, неизменная курительная трубка. Вот он какой, лейтенант Даньшин… Как долго его судьба оставалась неизвестной, и в личном деле лейтенанта Даньшина долгие годы стояла запись: «Пропал без вести 3.7.42 г.» (дата падения Севастополя). Теперь эта запись исправлена: «Погиб 30.06.42 г. в Севастополе при артобстреле».
Нет, не Язвинский помог уточнить обстоятельства гибели Даньшина. В своем письме Борис Казимирович писал: «Какова судьба Николая, мне не известно. Мы расстались с ним 27 июня на берегу, в штабе ОВРа…»
Лейтенант-Даньшин погиб позднее… Теперь мы знаем, как и где. В этом нам помогла коллективная память ветеранов, тот самый принцип, по которому — кто-то же был рядом, кто-то же видел! (Конечно, на войне нередко случалось
так, что свидетелей гибели не было. В данном случае военная судьба оказалась милостивой.) Рядом находились двое: старшина 2-й статьи бывший комсорг плавбатареи Василий Власович Платонов и краснофлотец Виктор Иванович Донец.Платонова сразу найти не удалось, известно только, что он после войны ходил на военных кораблях. А вот Виктор Иванович Донец так вспоминал о последних днях плавбатареи:
«27 июня мы получили приказ оставить плавбатарею. Горьким было то расставание… Сошли по закопченому, но уцелевшему трапу. Как пожатие руки боевому другу потрогал я его последнюю ступеньку. Знали, что никогда больше не вернемся на наш железный остров…
Прибыли в штольни, где размещался и штаб ОВРа. Нам троим, лейтенанту Даньшину, Платонову и мне, начальник штаба капитан 2-го ранга Морозов приказал остаться при штабе для оформления документов. В том числе и о награждении всего личного состава батареи. Остальным же нашим товарищам было приказано уйти на сухопутный фронт, влиться в общую оборонительную линию.
Через день или два после этого, при переходе из штольни в штольню, был убит разорвавшимся снарядом лейтенант Даньшин.
Сам я с документами и рулоном карт был отправлен на 35-ю батарею, а оттуда переправлен на подводную лодку…
До Большой земли шли трудно. Нас несколько раз бомбили глубинными бомбами. В подлодке было много народу, было трудно дышать. Однако все же вырвались из лап смерти, пришли в Новороссийск.
Меня назначили на катерный тральщик, и до конца войны я пробыл на нем, траля вражеские мины».
…Борис Казимирович Язвинский после расформирования плавбатареи был назначен фельдшером в «зеленый дивизион» — так назывались рыбацкие шхуны, переоборудованные в тральщики и базировавшиеся в Камышовой бухте. Он прибыл на место военфельдшера, которого знал еще по Кронштадтскому медучилищу и который погиб накануне в бухте Казачьей. Однако в тот же вечер, когда Язвинский прибыл в «зеленый дивизион», началась эвакуация на Большую землю.
«Ночью, когда командиры с документами штаба вышли из землянки, я пошел за ними. Катер стоял у деревянной пристани. Они стали заходить на катер, и я за ними… Вахтенный командир остановил, спросил, кто я. Конечно, в списках эвакуируемых меня не было, и никакого пропуска я не имел, но ведь и подразделения моего тоже теперь не существовало… Я ответил, вовсе не надеясь, что пропустят: «С плавбатареи я… Военфельдшер». «Проходи!» — негромко разрешил командир. Так моя родная плавбатарея спасла мне жизнь.
2 июля наш катер пришел в Туапсе. Несколько дней я находился в резерве, а затем был назначен на тральщик «Гарпун» и снова включился в борьбу против немецко-фашистских бандитов».
На тральщике Язвинский провоевал всю войну. Под огнем врага доставлял войска и боезапас, перевозил раненых, участвовал в боевом тралении…
Затем, уже в мирные дни, служил на эсминце «Беззаветный» и на сторожевом корабле. Уволившись в запас, уехал вместе с женой во Владивосток. Стал работать на «Скорой помощи»…
По большим праздникам, если не был занят на дежурстве, Язвинский надевал костюм с боевыми наградами. Их немало. Орден Красного Знамени, орден Отечественной войны II степени, два ордена Красной Звезды, медали… Причем за службу на плавбатарее Борис Казимирович награжден не был. Может, где-то залежался приказ — ведь достоверно от нескольких человек известно о представлении ВСЕХ плавбатврейцев к правительственным наградам. Это, возможно, тот самый случай, о котором после тщательного поиска когда-то кто-то скажет: «Награда нашла героя!» А на то время все награды Бориса Казимировича означали, что и последующая воинская служба военного доктора была столь же трудной и боевой, как в 1941–1942 годах в Севастополе.