Зеркала Борхеса

С момента того знакового разговора прошло-минуло около девяти с половиной Больших Солнц. Прошло и прошло. Бывает…

За это время в белой юрте Пуш-нига побывало множество женщин – и его законные монгольские жёны, и молоденькие китайские наложницы, и иноземные белокожие блудницы. Сколько всего их было? Может, пять сотен. Может, вдвое больше. Какая разница?

Но ничего – ровным счётом – не изменилось. Ни-че-го. Пуш-ниг, усердно выполняя свою мужскую работу, не испытывал при этом ни малейшего удовольствия, а женщины – коварно и упорно – не желали беременеть.

Однажды О-чой исчез на десять Маленьких Солнц – уехал в Дикую степь, лежавшую за Южным горным хребтом. Южный хребет – место злое и неприветливое, не каждого пропускающее – туда и обратно.

А в Пуш-долину – на печальном малиновом закате – сотник вернулся не один. За его широкой спиной, на крупе каурого коня, восседала хрупкая женщина, полностью укутанная в плотное чёрное покрывало. За худенькими плечами женщины висел объёмный кожаный мешок.

Введя незнакомку в ханскую юрту, О-чой известил:

– Это – Гульча, шаманка из Дикой степи.

Женщина, аккуратно пристроив кожаный мешок рядом с входным пологом, сбросила чёрное покрывало на войлочный пол ханской юрты.

Пуш-ниг невольно вздрогнул и брезгливо поморщился. Перед ним стояла уродливая старуха – низенькая, горбатая, оборванная и совершенно-седая. По тёмно-коричневому лицу пожилой женщины змеились многочисленные глубокие морщины, а её крючковатый и длинный нос был щедро утыкан лиловыми и тёмно-сизыми бородавками.

– Сотник, ты окончательно сошёл с ума? – возмутился Пуш-ниг. – Хочешь, чтобы я переспал с этой древней и грязной развалиной? У неё же белые вши ползают в волосах!

– Точно, вши. Жирные, жадные, злые и очень кусачие, – печально вздохнув, подтвердила старуха, – Переспать? – продемонстрировав чёрный беззубый рот, язвительно захихикала. – Было бы неплохо, мой степной светлый хан…

– Хватит! – рассерженно прикрикнул О-чой. – Не бери, уважаемая Гульча, лишнего на себя… О чём я тебя просил – там, возле бездонного Солёного озера?

– Внимательно – скрытым оком – посмотреть на ладони молоденького и симпатичного хана.

– Ещё?

– Заглянуть в его раскосые чёрные глаза. До самого донышка.

– Ещё?

– Ну, не знаю…, – задумалась шаманка. – А, вспомнила! Пророчество сделать о молодом степном хане. То есть, о его дальнейшей жизни и Судьбе… Правильно?

– Верно излагаешь, – подтвердил сотник. – Так приступай, старая. Чего же ты ждёшь?

– Жду, когда ты, кривоногий и любопытный жеребец, выйдешь из юрты. Кстати, переставь масляные светильники поближе к ханской кошме.

– Не понял…

– Так надо, – грозно нахмурилась старуха. – Пророчества, они не любят лишних ушей. Со мной должен остаться только тот, кому я нужна… Светильники-то переставь.

– Но, ведь…

– Выйди, О-чой, – велел Пуш-ниг. – Выйди и не обижайся. Так надо.

– Хорошо, выйду. Только сперва светильники переставлю…

Когда они остались вдвоём, шаманка подошла к своему кожаному мешку и, предварительно дёрнув за тонкий шнурок, извлекла на белый свет плоский берестяной туесок. После этого она, надсадно и утробно кряхтя, присела на корточки напротив Пуш-нига и, резко вскинув седую голову, заглянула ему в лицо.

«Какие у неё потрясающе-красивые глаза!», – мысленно восхитился Пуш-ниг. – «Молодые, ярко-голубые, насмешливые…».

Пристроив туесок на войлочном полу рядом с собой, старуха попросила:

– Дай-ка мне ладонь, степной хан… Да не ту, глупый, левую. Сейчас посмотрим на твой Путь.

Минут пять-шесть поглазев на мужскую ладонь, шаманка, задумчиво покачав вшивой седовласой головой, сообщила:

– Непростой ты человек, молодой степной хан. Намучаюсь я с тобой. Ох, и намучаюсь… Ладно, тогда поступим по-другому.

Она, сняв круглую крышку, принялась доставать из берестяной коробочки самые различные предметы: скляночки, баночки, связки разноцветных птичьих перьев, сушёных лягушек, крылья летучих мышей, кривые жёлто-коричневые клыки неизвестных зверей…

Часа два с половиной старуха старательно колдовала над Пуш-нигом – заставляла глотать всякие горькие и сладкие снадобья, рисовала на его безволосой груди – остриём чёрного клыка – хитрые и изысканные узоры, давала нюхать змеиные головы, махала перед его лицом – словно китайским веером – крыльями летучих мышей, ну, и так далее…

В конце концов, она сдалась и, монотонно бормоча под нос грязные ругательства, принялась складывать магические причиндалы обратно в берестяной туесок.

– Всё так безнадёжно? – спросил Пуш-ниг.

– Не знаю, – сварливо пробурчала шаманка. – Извини, но пока ничего не получается. Непростой ты человек, степной хан…

– Ты это уже говорила, старая карга. Не стоит повторять одно и то же по многу раз. Могу обидеться.

– Хорошо, не буду. Извини.

– И ты, бабушка, извини. За – «каргу».

– Ханам не пристало – извиняться…

– Хочу – и извиняюсь! – вновь рассердился Пуш-ниг. – Моё дело. Насквозь ханское… Говори толком, старая. Что ещё можно сделать?

– Камлать надо, – лукаво подмигнула шаманка. – Знаешь, светлоликий, что это такое?

– Наслышан. Но ни разу не видел. То есть, не участвовал.

– И увидишь. И поучаствуешь.

– Когда?

– Выезжать надо прямо сейчас. Сегодня, как раз, полнолуние.

– Куда?

– В степь. А камлать я буду, как и полагается, в час волка. Знаешь, хан, что это такое?

– Знаю, – по-звериному оскалился Пуш-ниг. – Неверное и загадочное время. Ночь медленно умирает, но ещё не умерла до конца. А рассвет только собирается народиться – в кровавых отблесках зари.

– Хорошо сказано, степной смышлёный хан. Молодец. Вели седлать коня. Провожатых с собой брать не будем. Лишние глаза и уши в таких делах ни к чему…

Конь медленно, монотонно и осторожно рысил по ночной степи. Всё небо было усыпано яркими июньскими звёздами. На северо-западе, разливая вокруг призрачное жёлтое сиянье, висела огромная круглая Луна.

– Правь на Зелёную звезду, – крепко держась костлявыми ладонями за бока Пуш-нига, велела шаманка. – И ленивого коня погоняй, не стесняйся. Боги, они любят – несуетливых и отважных. Знающих, чего хотят – от этого призрачного Мира…

Под широкими конскими копытами тихонько и тревожно поскрипывали мелкие камушки. Где-то на юго-востоке – тоскливо и мрачно – завывали голодные степные волки.