Зеркала

— Мы должны уважать справедливость, — говорил он.

Однако Хассуну выдавала радость, порой сверкавшая в его глазах, особенно в дни, когда новый режим переживал трудности и неудачи. Так, в период экономического кризиса, неудачной йеменской кампании и, наконец, 5 июня хаджи Хассуна от счастья буквально потерял голову.

В тот злосчастный день я едва не лишился рассудка от обуревавших меня противоречивых чувств. Именно тогда безмерно возросло во мне уважение к Реде Хаммада, который не менее остро, чем мы, переживал трагедию. Для него в тот день не существовало ничего, кроме беззаветной любви к родине.

Зухейр Кямиль

Мы познакомились с ним в университете, он был аспирантом на отделении арабского языка, и ему предстояло ехать во Францию, чтобы продолжить там свое образование. Доктора Махер Абд аль-Керим и Ибрагим Акль отзывались о нем с большой похвалой, а последний сказал однажды:

— Вот какими умными и одаренными бывают дети крестьян!

Реда Хаммада рассказывал мне, что впервые встретился с Зухейром на студенческих собраниях в здании парламента [44] , что тот родом из Самануда и лично знаком с Мустафой Наххасом.

44

Имеются в виду делегации студентов от различных факультетов университета, которые присутствовали иногда на заседаниях парламента.

В 1932 году Зухейр уехал во Францию и вернулся оттуда уже доктором в 1938 или 1939 году. В университете он получил должность младшего преподавателя и до 1950 года занимался главным образом педагогической и научной работой. Написал свои известные книги по теории критики, о критических школах Востока и Запада, исследования о Шекспире, Расине, Бодлере, Элиоте, арабо-андалузских поэтах. Он бывал в салоне доктора Махера Абд аль-Керима, и между нами установились прочные дружеские отношения.

Во время войны он женился на девушке-гречанке, работавшей в одном из больших магазинов. Она родила ему двух сыновей и дочь. Зухейр был типичным профессором-книжником, посвятившим жизнь академическим исследованиям. На другие темы он даже не говорил и ничем, кроме своей науки, не интересовался. Я безуспешно пытался отыскать в нем прежнего студента-вафдиста. Однако в отличие от многих других в Египте он желал победы союзникам — возможно, из преданности демократии, как он сам утверждал, или под влиянием симпатий жены, а может быть, из любви к Франции, от которой он был в восхищении.

В 1950 году он несказанно удивил нас, когда выставил свою кандидатуру в парламент от «Вафда» в одном из каирских избирательных округов и одержал победу, получив подавляющее большинство голосов. В ответ на наши недоуменные вопросы о причинах, толкнувших Зухейра на подобный шаг, доктор Махер Абд аль-Керим, обычно крайне сдержанный, воскликнул:

— Какая опрометчивость!

А Реда Хаммада высказал предположение, что Зухейр возмечтал о посте министра просвещения.

Но ведь пока сбудется эта мечта, пройдут годы. Как он будет жить на небольшую пенсию и депутатское жалованье, не превышающее пятидесяти фунтов?

По этому поводу Реда Хаммада философски заметил:

— Время покажет.

И время действительно показало, причем гораздо раньше, чем мы ожидали. В вафдистских газетах стали появляться политические статьи Зухейра Кямиля, и вскоре он приобрел репутацию первоклассного публициста. Писал он также и критические статьи для еженедельных журналов. А тут случилось так, что Захрану Хассуне, чтоб провернуть одно дельце, понадобилась «рука» в правительственных сферах. Он попросил нас представить его нашему другу-депутату. Мы выполнили просьбу, и между Зухейром и Захраном вскоре установились приятельские отношения. А немного спустя до нас дошли слухи о странных и, более того, весьма сомнительных деяниях доктора Зухейра Кямиля.

— Что ты думаешь в связи с этими слухами о Зухейре? — спросил я как-то Реду Хаммаду.

— Говорят, он торгует должностями и, кроме того, оказывает сомнительного свойства услуги Захрану Хассуне, получая за это солидную мзду.

— Неужели все это правда?

— К величайшему сожалению, да. Порой я с грустью спрашиваю себя, так ли уж отличается «Вафд» от других партий?

— Трудно поверить в то, что Зухейр бросил работу в университете ради грязных махинаций.

— Думаю, он был негодяем всегда, просто ждал удобного случая, чтоб проявить свои «таланты». Политика оказалась для этого весьма подходящим поприщем.

Обоим нам было невыразимо стыдно за нашего бывшего друга, такого талантливого человека, и больно за столь почитаемую нами партию.

Когда после каирского пожара [45] вафдистское правительство ушло в отставку, доктор Зухейр попытался вернуться в университет, но это ему не удалось. Он продолжал заниматься публицистикой и литературной критикой, но испытывал беспокойство за свое будущее, тем более что уже привык к достатку. Однажды мы встретились у Салема Габра.

45

26 января 1952 г. в Каире вспыхнул грандиозный пожар: поджоги были спровоцированы реакционными египетскими кругами и английскими оккупационными властями.

— Что происходит в стране?! Король совсем свихнулся, все рушится… — встревоженно восклнкнул хозяин дома.

— Наше политическое положение, — заметил доктор Зухейр, — весьма напоминает мне историю доктора Ибрагима Акля, который, начав с научных исследований, на склоне лет ударился в религию!

— «Вафд» подобен своему лидеру, это такой же добрый дряхлый старичок, с каждым днем теряющий силы, — сказал Реда Хаммада.

— Так больше продолжаться не может! — воскликнул Салем Габр. — Надо подумать о нашем будущем.

— И все же, — сказал Зухейр Кямиль, — «Вафд» остается самой популярной партией, и король, чтоб не допустить революции, вынужден будет в ближайшее время призвать ее к власти.

— Лучше уж революция, чем «Вафд», — возразил на это Салем Габр.

— «Братья-мусульмане» [46] и коммунисты ждут своего часа, — заметил Реда Хаммада.

— Ни те ни другие не располагают большинством, — решительно заявил Зухейр Кямиль.

— Страна, — сказал Салем Габр, — не готова к коммунизму, а какой-либо иной доктрины, способной увлечь молодежь, которая мечется между революцией и пороком, не существует.

46

«Братья-мусульмане» — религиозно-националистическая организация.

Вскоре вопреки всем прогнозам произошла июльская революция, и доктор Зухейр Кямиль очутился в таком тупике, какого себе раньше и представить не мог. Двери университета перед ним были закрыты, заниматься политической деятельностью тоже оказалось невозможно. Он находился в состоянии растерянности. Когда был взят курс на ликвидацию партий вообще, и «Вафда» в первую очередь как партии наиболее массовой, доктор Зухейр снова преподнес нам сюрприз. С гневными статьями он обрушился на «Вафд», объявив его причиной всех бед, выпавших на долю страны. Его статьи вызвали гневный протест в душах вафдистов, но ни один из них не решался открыто выступить против их автора, который когда-то пользовался широкой известностью в университетских кругах и был к тому же депутатом последнего вафдистского парламента. Зухейра направили на работу в редакцию крупной газеты. И вскоре он прослыл чуть ли не трибуном революции. В газете ему было поручено редактировать также литературную страницу, и он сделался одним из ведущих современных критиков. Отговариваясь тем, что теперь у него много новых обязанностей, а может быть, стыдясь своего отступничества, он перестал бывать в салоне доктора Махера Абд аль-Керима, Однажды доктор Махер, не обращаясь ни к кому из присутствующих в частности, спросил:

— Не лучше ли было бы ему оставаться в университете?

Вместо ответа Реда Хаммада воскликнул:

— Как вам нравятся проделки этого мерзавца?!

— Может быть, — заговорил я, — в какой-то степени Зухейра оправдывает то, что его деятельность выгодна силам, в патриотических намерениях которых не приходится сомневаться.

Прошло какое-то время, и Зухейр снова стал появляться в столь полюбившихся ему когда-то кружках — в гостиной доктора Махера и в кабинете Салема Габра. Однажды мне удалось вызвать его на откровенность.